Наипервейшими по генерале были наши советники. Их было два, и оба они заседали вместе с генералом, да и жили сначала в том же замке, но в других только покоях. Один из них был немец и назывался Иван Николаевич Бауман, а другой - русской, из фамилии господ Волковых, и назывался Алексей Алексеевичем. Но сей последний был у нас недолго, но отбыл потом в другое место, а на его место произведен был другой немец, по прозвищу господин Вестфален, который приехал также вместе с Корфом и до того времени живучи при нем, отправлял у него должность домашнего секретаря и вел его корреспонденцию. Обоими сими первейшими особами и всегдашними собеседниками генерала были мы вообще все довольны. Оба они были люди тихие, добронравные и оба весьма прилежные к своей должности. Но как чинами своими они нас далеко превосходили, а притом были оба немца, то и не имели мы с ними дальнего сообщения; но они вели себя от всех нас как-то удаленно, и мы от обоих их не видали, кроме вежливостей, никакого худа и добра.

Относительно до меня, были они оба ко мне довольно благосклонны, а особливо господин Вестфален; ибо как он был ученый человек, то приятна ему была моя склонность к наукам и читанию книг. Он входил со мною иногда в разговоры и удостоивал при всяких случаях меня своими похвалами. Но более сего ничего я от него не

видал, хотя он с г. Бауманом был у нас во все продолжение бытности нашей в Кёнигсберге.

Кроме сих, были у нас еще два коллежских советника, из коих один назывался г. Калманн и определен был вместо прежнего моего командира Нумерса в кёнигсбергскую камору, а другой г. Клингштет, определенный в таковую ж камору в Гумбинах, но живший по большей части в Кёнигсберге; но с сими обоими господами имели мы еще того меньше дела.

Но не таковы были наши русские нижние чиновники. Из сих наизнаменитейшим был упомянутый уже мною первый секретарь. Он назывался Тимофей Иванович Чонжин, и был тогда у нас весьма важная особа. Вся канцелярия лежала на нем почти на одном. Он был наиглавнейшим производителем всех дел и пользовался, сверх того, такою доверенностью от генерала, что с самим им иногда с криком поднимал споры. Все сие, равно как и подлое его происхождение, ибо произошел он в сие достоинство из самых низких приказных чинов, и было причиною, что человек сей набит был преглупейшею подъяческою спесью и так высокомерен, что выводил иногда всех из терпения. Характер сей соблюдал он во все время своего в Кёнигсберге пребывания, и глупость сию простирал даже до того, что при самых таких случаях, когда самому ему иногда бывала до нас нужда, не хотел никак себя унизить и сделаться ласковее. Словом, он вел себя от нас увышенно и не хотел никак обходиться с нами дружелюбно и с такою откровенностью, как все прочие, и за то мы все внутренно его не любили, хотя показывали ему наружное почтение. Впрочем, на приказные дела и обыкновенные подъяческие крючки был он весьма способная и столь бойкая особа, что из всех умел один только, находясь в сем месте и толь хитро и искусно наживаться, что и приметить почти было не можно.

В рассуждении меня, был сей человек, так сказать, ни рыба, ни мясо. Не видал я от него никакого дальнего добра, не видал и худа. Я, ведая его силу, хотя и старался ему угождать и при всех случаях, когда ему нужны были мои услуги, оные охотно ему оказывал, но со всем тем не мог ничего более от него приобресть, кроме единых небольших ласк, оказываемых им иногда мне и столь холодным образом, что не могли они мне никак чувствительны быть. Но сказать надобно и то, что из всех нас никто не пользовался от человека сего отменным дружелюбием и ласкою.

Что касается до другого секретаря, который назывался г. Гаврилов, то сей был совсем иного сложения. Гордости и высокомерия в нем не было ни малейшей; но он был ко всем ласков, снисходителен и в обхождении благоприятен. Но к несчастию, предан был в высочайшей степени невоздержной и распутной жизни. Он и приехал уже к нам с изнуренным совсем от невоздержного житья здоровьем, а тут, пустившись во вся и вся, еще более оное расстроил и так ослабел, что не в состоянии был, наконец, править должностью, и по сей причине от нас чрез несколько времени отбыл.

Сей человек, во время пребывания своего у нас, хотя и ласкался всякий раз ко мне, и я благоприятством, оказываемым от него мне, был хотя и доволен, но как характеры наши не были между собою согласны, то я сам не слишком к нему привязывался, но старался от него удаляться.

Третьим канцелярским чиновником был протоколист господин Дьяконов, по имени Яков Демидович. Сей был обоих наших секретарей несравненно лучше и как любви, так и почтения достойнее. Он был человек хотя простой, но весьма добрый, постоянный, ко всем благоприятный и ласковый, и за то и любим был всеми нами. К самому ко мне оказывал он дружескую ласку и благоприятство, и я могу сказать, что я приязнию его во всякое время был доволен и считал его себе хорошим приятелем.

Сии три особы составляли всех важнейших чиновников нашей канцелярии. Что ж касается до прочих нижних канцелярских служителей то о них не стоит труда упоминать подробно. Все они были обыкновенные наши русские подьячие, все пьяницы и негодяи, и из всех их не было ни одного, кто б достоин был хотя малого внимания, почему я об них, как о заслуживающих единое презрение, и умолчу, и тем паче, что я слишком удален был от какого-нибудь сообщения с ними; но то только скажу, что меня все они любили и почитали.

Но не таковы были немцы, мои сотоварищи. Они носили на себе хотя также имя канцеляристов, но не имели ничего похожего на наших подьячих. Один из них был во все время непременный, и назывался Грюнмиллер, а другой, сменной и сначала был господин Олеус потом г. Пикарт, а наконец г. Каспари. Все они власно как на отбор были люди хорошего поведения и любви достойных характеров, и все ко мне ласковы, дружелюбны и благоприятны, и я могу сказать, что сообщество их мне послужило в великую пользу. Ибо они не только помогали мне препровождать праздное время в приятных и разумных разговорах, но как некоторые из них были довольно учены и начитаны книг, то воспользовался я от них и многими знаниями, и как ласкою, так и дружеством их был всегда доволен. Т. I. Стлб. 745-748.