«ВОЕННЫЕ АСТРЫ»^*

1. Смысл первой строки стихотворения О. Мандельштама «Я пью за военные астры…» остается недостаточно выясненным. Исследователи и комментаторы выделили корпус стихотворений Мандельштама, посвященных М. Цветаевой¹, и цветаевских, посвященных Мандельштаму². Известна и биографическая основа этих посвящений — петроградские, московские, владимирские и коктебельские встречи поэтов конца 1915-го – осени 1916 г.³ Творческие отображения этих встреч далеки от наивного автобиографизма. Л. Я. Гинзбург тонко замечает, что в стихотворении Мандельштама «На розвальнях, уложенных соломой…», посвященном Цветаевой, «имя Марина дает ассоциацию с пушкинским (Борисом Годуновым) и ключ <…> Она — Марина, поэтому он — Димитрий…»⁴ Для стихотворений Мандельштама и Цветаевой характерна, однако, не только присущая акмеистам интерпретация изображаемого через возведение к историко-культурным архетипам. Важны также множественность интерпретирующих кодов⁵ и использование обоими художниками общего языка (языков), превращающее их творчество в своеобразный диалог⁶.

2. Тему «Марина — Димитрий» начинает Цветаева. В стихотворении «Ты запрокидываешь голову…» (18 февраля 1916 г.) вводится тема «царевича»:

Я доведу тебя до площади,
Видавшей отроков-царей (75).

Тут же задается множественность дешифровок, которая в «На розвальнях, уложенных соломой…» (конец марта 1916 г.) отразится мельканием в «я» ликов царевича Дмитрия, Лжедимитрия и Алексея⁷.

3. У Цветаевой встречаем и другой код, дешифрующий пережитое поэтами в 1916 г. Стихотворение «Искательница приключений…» (24 июля 1916 г.) завершается строками:

Звали меня Коринной,
Вас Освальдом (107).

Принцип замены «Марина — Коринна» и «Осип — Освальд» (что характерно для Цветаевой) близок к футуристическому: звуковое сходство задает смысловые ассоциации. Вместе с тем «Коринна» Ж. Де Сталь — безусловно, близкое Цветаевой произведение⁸. Отнесенность параллелей к мандельштамовско-цветаевскому диалогу, кроме любовной ситуации, поддерживается идущими от «Коринны» противопоставлениями вероисповедания героев⁹. Здесь же — начало еще одной темы диалога. Строки:

По ночам в дилижансе
И за бокалом Асти, —
Я слагала вам стансы
О прекрасной страсти (107) —

отразились в стихотворении «Я пью за военные астры…» («Веселое Асти спуманте»). Таким образом, «Я пью за военные астры…» соотносится с мандельштамовско-цветаевским диалогом, то есть с памятью поэта о 1910-х гг.

4. Диалог иногда начинает Мандельштам. Так, в стихотворении «В разноголосице девического хора…» (авторизованный список с пометой: «1916, февраль, Москва») — 12-я строка: «Успенье нежное — Флоренция в Москве» (226) — отразилась в цветаевском: «После бессонной ночи слабеет тело…», датированном 19 июля 1916 г.: «И на морозе Флоренцией пахнет вдруг» (88).

5. Стихотворение Мандельштама «С веселым ржанием пасутся табуны…» (1915) написано до встречи с Цветаевой. Здесь находим важные для Мандельштама образы «яблоко», «державное яблоко» и др.:

Я слышу Августа и на краю земли
Державным яблоком катящиеся годы, —

с последующей игрой омофонами:

И — месяц цезарей — мне август улыбнулся (93).

Эти строки отозвались в стихотворении Цветаевой от 7 февраля 1917 г.:

Яблоком своим имперским
Как дитя, играешь, август —
Как ладонью, гладишь сердце
Именем своим имперским
Август!.. (112)

Безусловно включенное в диалог с Мандельштамом, это стихотворение начинается словами: «Август — астры…»

6. Итак, «Военные астры» (то есть «астры военной осени»¹⁰) — это завершение диалога Мандельштама и Цветаевой. Астры военного августа — одно из воспоминаний о высоком мире молодости, который сохранил ценность для позднего Мандельштама. Знаками его в стихотворении оказывается и собственное творчество поэта (ср.: «За желчь петербургского дня» и «Над желтизной правительственных зданий» — 76; «…декабрьский денек, / Где к зловещему дегтю подмешан желток» — 150), и творчество близких Мандельштаму поэтов 1910-х гг. (ср.: «За дальних колоний хинин» и «киплинговскую» героику акмеистов), и жизненно пережитое, характерно введенное в мир культуры и приравненное ему («астры»). Все это, объединенное стихом «За все, чем корили меня»¹¹, становится утверждением неизменности культурной и творческой позиции. Но культура утверждается не как личная и потому включает язык диалога с Цветаевой как знак многих диалогов, эту культуру составляющих.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ «На розвальнях, уложенных соломой…», «Не веря воскресенья чуду…» и «В разноголосице девического хора…» (см. примеч. Н. И. Харджиева в кн.: Мандельштам О. Э. Стихотворения. Л., 1974. С. 270, 271, 310). К ним, возможно, близко «Мне холодно. Прозрачная весна…», датированное маем 1916 г. (см. примеч. на с. 271). Ср. в первой публикации строку:

Не фонари сияли нам, а свечи… —

и

Не три свечи горели, а три встречи —

в стихотворении «На розвальнях, уложенных соломой…». В дальнейшем ссылки на стихи Мандельштама даются в тексте по изд.: Мандельштам О. Э. Стихотворения. Л., 1974.

² «Никто ничего не отнял…», «Ты запрокидываешь голову…», «Откуда такая нежность?..», «Из рук моих нерукотворный град…», «Мимо ночных башен…», «Дмитрий! Марина! В мире…» и др. См. примеч. А. Эфрон и А. Саакянц в кн.: Цветаева М. Избранные произведения. М.; Л., 1965. С. 733–734. В дальнейшем все цитаты из стихотворений Цветаевой даются по этому изданию.

³ Цветаева М. История одного посвящения // Литературная Армения. 1966. № 1.

⁴ Гинзбург Л. Я. Поэтика Осипа Мандельштама // Гинзбург Л. Я. О старом и новом: Статьи и очерки. Л., 1982. С. 280. Ср. стихотворение Цветаевой «Кабы нас с тобой — да судьба свела…».

⁵ См.: Смирнов И. Художественный смысл и эволюция поэтических систем. М., 1977. С. 150–151 и след.

⁶ Ср. о диалоге Мандельштама и Ахматовой в ст.: Левин Ю. И., Сегал Д. М., Тименчик Р. Д., Топоров В. Н., Цивьян Т. В. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма // Russian Literature. 1974. № 7/8.

⁷ См.: Taranovsky К. Essays on Mandel’stam. Cambridge (Mass.); London, 1976. P. 115–120.

⁸ Ср. образ высокоталантливой женщины-художницы, мотив встречи якобы — римлянки Коринны и чужестранца Освальда в Риме, сцены показа Рима и, особенно, римского семихолмия (ср. распространенный мотив семи холмов Рима у Мандельштама и семи холмов Москвы в «мандельштамовских» стихах Цветаевой), тревожный колорит любовных встреч и их трагическую развязку.

⁹ Taranovsky К. Essays on Mandel’stam. P. 118.

¹⁰ Наряду с указанным выше, эпитет может иметь и другой смысл, также связанный с диалогом, — осмысление Петербурга как военного, «державного» города, города ампира (ср. «военная столица» в «Медном всаднике» и образ Петербурга в «Камне»).

¹¹ Подсознательная анаграмма «корили — Коринна», может быть, не случайна в связи с аналогичной, свидетельствующей об ассоциации в определенном кругу имени Цветаевой с Коринной, как в стихотворении Пастернака «На смерть Цветаевой»:

Зима — как пышные поминки:
Наружу выйти из жилья,
Прибавить к сумеркам коринки,
Облить вином — вот и кутья… —

(Пастернак Б. Л. Стихотворения и поэмы. М.; Л., 1965. С. 568), где в «коринке» отчетливо заанаграммирована «Коринна».