Предлагаемые вниманию читателя заметки были впервые опубликованы в специальном выпуске Тартуской газеты "Alma Mater" (январь 1991 года)

М. Л. Гаспаров

КАК БУДТО С БЛОКОМ СТИХИ ПИСАЛА

Двадцать с лишним лет назад в Коломне была конференция по русской поэзии и поэтике. Здесь я впервые увидел и услышал Зару Григорьевну Минц. То, что она говорила, было так же интересно, как то, что она писала, - а когда это были ответы на вопросы после доклада, то, пожалуй, еще интереснее. Но подойти к ней с разговором я не решался: что я могу сказать, разве я специалист по Блоку?

После конференции в тесной комнате был так называемый банкет. У меня были вопросы к Л. Я. Гинзбург, и я сел за тот конец стола, где сидели и она, и Б. Я. Бухштаб, и Зара Григорьевна. Чтобы снискать доверие, я сказал Л. Я., что читал и такую не очень известную ее книгу, как "Агентство Пинкертона" (изд. "Молодая гвардия", 1930). Она заулыбалась, но без удовольствия. (А сбоку раздался полуиронический-полуобиженный голос Б. Я. Бухштаба: "А мою повесть "Клеточников" в "Еже" не читали?" Мне стало стыдно - и поделом, повесть оказалась прекрасная) Зато кто неожиданно оживился, так это Зара Григорьевна: "Я ведь по детской литературе защищала кандидатскую диссертацию". Я об этом не знал; и непредусмотренный разговор на неожиданную тему получился очень увлекательным.

Мне так и не случилось прочитать то, что когда-то писала Зара Григорьевна о детской литературе. Но с тех пор я часто вспоминал об этом и над ее работами о Блоке и его эпохе. У этих двух областей в нашей науке до 1960 г. был один общий признак: нетронутость. О Пясте и Ремизове знали не больше, чем об "Агентстве Пинкертона" или "Клеточникове". Поднимать и упорядочивать материал приходилось одинаково по-целинному, и опыт шел на пользу. Статьи 3. Г. о частных вопросах поэтики Блока казались лучами, с разных сторон просвечивавшими толщу огромной историко-культурной проблемы, и проблема прояснялась. Приходилось оперировать понятиями, трудноопределимыми, как стихии: темное начало, светлое начало, страшный мир, новая жизнь. Обычно когда так пишут, то читать неинтересно: да, из стихии можно сделать такой-то вывод, но можно, наверное, и противоположный. А у Зары Григорьевны и самые аморфные интуитивные категории вели себя по безукоризненным правилам логики и прояснялись в несомненные выводы.

Она замечательно умела слушать собеседника: ей во всем было интересно находить новые и новые подробности для возникающей картины русского символизма. Она не боялась, что иные из них могут повлечь перестройку картины, и голос у нее в разговоре всегда был удивленно-радостный.

Старая античница Мария Евгеньевна Грабарь-Пассек (уроженка Юрьева, частая гостья Тарту, добрая знакомая Лотманов - "Лётманов", как по-старинному произносила она) говорила об академике М. М. Покровском, у которого она училась: "как будто с Цицероном чай пил". О Заре Григорьевне иногда хотелось сказать: как будто с Блоком стихи писала.

Женщины в нашем "трудном" обществе несут двойные тяжести. У Зары Григорьевны была не только наука и не только преподавание, но и дом, и семья, и быт, и болезни близких. В русской былине, где Добрыня усмиряет Алешу, есть строчка: "За бухканьем не слышно охканья". Зара Григорьевна пришла от нее в восторг: "точь в точь мы с нашими сыновьями". Когда один из этих сыновей стал специализироваться по стиховедению, она тревожно спрашивала меня: "Ну, как?". Потом вместе с ним она написала свою последнюю книжку - учебное пособие по литературе русского модернизма, которое мы еще не успели оценить по-настоящему. Чтобы так просто говорить о сложных предметах (кажется мне), ей тоже пригодился опыт работы с детской литературой.

Она не любила культа личности в науке. Я тоже его не люблю. Но для всех, кто ее знал, блоковедение без нее будет уже не то, что при ней.

Николай Котрелев

ДОБРУ НУЖНО БЫТЬ ВЕРНЫМИ

Сейчас на студенческих скамьях сидит первое поколение из тех, кто будет только интеллектуальным усилием схватывать цельность "тартуского периода" в освоении русской культуры начала XX века (и выживания русской культуры). А для четырех или пяти поколений "Тарту" был священным городом: кому - Китежем, всплывшим в чужом краю, кому - Иерусалимом, тем и другим - Афинами. И мне время там текло по другим, по нормальным законам. Не все сумели навсегда сжиться с нормой, век и мир московский и ленинградский, нетартуский заедали постепенно и к старости, но это другой разговор. Душевного волнения, которое мы испытывали при слове "Тарту", молодым не перенять. Но мы обязаны сказать, засвидетельствовать, что блоковская конференция в Тарту в 60-х и 70-х годах была много больше, неизмеримо важнее, чем место профессиональной встречи, или промоциональных игр, или обмена идеями. Там была школа свободы, научной чести, а значит и бескорыстности, академического достоинства и школярского веселья. Так свершилось для поколения наставников Зары Григорьевны, целая жизнь которых уложилась в давившую эпоху, когда было нельзя всерьез публично говорить о Блоке ли, о Белом, Вл. Соловьеве или Вяч. Иванове, о символизме, "русском религиозном ренессансе". И вот - почти в полный голос говорит учитель Зары Григорьевны Д. Е. Максимов, его неизбежно цитируемая "Идея пути в поэтическом сознании Ал. Блока" прошла через тартуский "Блоковский сборник". Вот - говорят с тех же страниц живые, вновь говорят - друзья Блока, его современники... Небесным оконцем стало Тарту и для немногих из поколения самой Зары Григорьевны, немногих - поскольку то была самая злосчастная генерация - поколение моих родителей - в истории нашего отечества, тотально лишенное не только воспитания, но чуть что не всякой возможности самовоспитания. Что в нем состоялась, свершилась Зара Григорьевна - чудо... А дальше мое и следующее, по меньшей мере, еще одно поколение. Кто прямой выученик тартуской кафедры, либо из ее гравитационного поля.

А ведь были противники, даже смертельные враги. Только по редким обмолвкам знаю об отторгающих силах местных. Вспомню другую тень: директрису библиотеки, где я работал, Л. А. Гвишнани-Косыгину. Сейчас, когда это выгодно людям ее слоя и идеологии, они неправедно пекутся о русских интересах в Прибалтике. А когда я было договорился с Зарой Григорьевной, что возьмут меня на тартускую кафедру соискателем, Людмила Алексеевна строго наставила: "Я с удовольствием помогу Вам в любом университете, но в Тарту ходатайство не подпишу никогда!" Она неколебимо верила, что знает одна, что нужно русскому народу и его советскому государству, не тем будь помянута, верила, что в Тарту - супостаты. Так я снова оказался не на пути к защите...

За торжеством "блоковской" школы (а то все "Кяэрику", "семиотика" - не меньшей прибылью обернулись для нас занятия "серебряным веком") - десятилетия подвижнического, влюбленного и покорного судьбе труда. Не одной, конечно же, Зары Григорьевны. Но прежде всего - ее. Подобное упорство возможно только в одном случае: если люди, кладущие на такую службу жизнь - твердо верят, что служат правде. Разумеется, если еще и одарены они силой и волей. Три этих дара были отпущены Заре Григорьевне (знавшие помнят и другие общечеловеческие за ней богатства души и сердца). Разве только вот физической крепости не достало, и мы говорим о преждевременной смерти. Кончина в 63 года сегодня воспринимается как насилие над нормой человеческого естества, как результат сверхмерной траты сил. И потому мы должны с полным правом и благодарностью говорить о самопожертвовании почившей. К нагрузкам преподавательским прибавим ученое писательство 3. Г. Минц и редакторство (блоковские сборники, ученые записки, студенческие сборники, тезисы конференций - не тысячи ли печатных листов, прочтенных и поправленных, когда было нужно). От Зары Григорьевны остались десятки работ, первое достоинство которых (странно говорить об этом, но и это противостояло распаду научной этики и техники в советской академической практике) - самой серьезной и честной проработке источниковой базы и по требованиям самых трудоемких методик. С какой дисциплинированной последовательностью расширялись круги штудий от Блока, по мере того, как за Блоком, перестававшим быть заместителем эпохи, угадывалась не методическая только (контекста) ценность, а ценность его эона.

Зара Григорьевна чужда была крайностям и издержкам структурализма и семиотики, шедших из Тарту и через Тарту. Но наши способы чтения классики отрабатывались и проверялись в ее работах, при совете с ней и в расчете на ее реакцию. Без всего этого немыслима история нашего запаса знаний. Теперь понятно, что время деятельности, творчества Зары Григорьевны границами хорошо совпадает с определенной и, кажется, закончившейся эпохой. В ней Зара Григорьевна - одно из самых достопамятных лиц. И то наследие, которое связано с ее именем - не придется преодолевать. Это страшный и вредный миф - о неизбежности преодоления, пожирания наследниками - наследства. Добру нужно быть верным, прилежать, служить.

И еще. Эпоха Зары Григорьевны была первым временем затягивания рва, язвы между русским бывшим и нами настоящими и будущими (хочу и верю). И потому отрадно и утешительно, что прощались мы с Зарой Григорьевной, когда ей дано было стать с Симеоном, произносящим "Ныне отпущаеши"...

А. В. Лавров

О РЕДАКТОРЕ, ВДОХНОВИТЕЛЕ ТАРТУСКИХ "БЛОКОВСКИХ СБОРНИКОВ"

Девятый, последний из вышедших в свет тартуских "Блоковских сборников" посвящен памяти Дмитрия Евгеньевича Максимова, нашего общего с Зарой Григорьевной Минц учителя, ушедшего из жизни 13 марта 1987 года. Минуло три с половиной года, и пришла еще одна скорбная весть. 31 октября 1990 года весь университетский Тарту прощался с Зарой Григорьевной, скончавшейся в Бергамо (Италия) на 64-м году жизни. Весть о ее кончине была неожиданной и ошеломляющей: казалось, впереди у нее еще годы плодотворного и неутомимого труда, осуществление давно выношенных замыслов и рождение новых, новые книги, новые публикации, новые ученики... Девятый "Блоковский сборник", однако, оказался последним, который Зара Григорьевна увидела вышедшим в свет. Приходится подводить предварительные итоги.

В девятом "Блоковском сборнике" напечатан очерк В. А. Каменской и 3. Г. Минц "Первый блоковский (диалог-воспоминания)", в котором рассказывается о работе блоковского семинара на филологическом факультете Ленинградского университета, организованного Д. Е. Максимовым в 1945-46 году. Зара Григорьевна была в числе наиболее активных участниц этого уже ставшего легендарным семинара. В период, когда имя Блока было более чем сомнительным и даже опасным, а о символизме требовалось отзываться почти непристойными ругательствами, когда идеология и эстетика, провозглашенные товарищем Ждановым, двигались своим победоносно-разбойным державным шагом, когда под красным знаменем борьбы с "космополитизмом" шельмовались не просто замечательные научные достижения, но самые основы профессиональной и человеческой порядочности, семинар Максимова был своеобразным оазисом подлинной культуры, интеллигентности, знания. В нем начала формироваться исследовательская школа, которая в последующие, более благоприятные годы получила свое плодотворное развитие и ныне во многом определяет подходы к изучению русской литературы "серебряного века" и ее понимание. "И для того, чтобы создать школу, потребовалось не только много усилий, но и суровая сила любви к поэтической культуре начала XX века, которая одна могла объяснить упорную готовность каждый раз с каждым новым второкурсником начинать все заново, вновь проходить весь путь от элементарного раскрытия смысла блоковских строк до глубокого разговора с молодым ученым как с равным, коллегой". Эти слова, сказанные Ю. М. Лотманом применительно к Д. Е. Максимову, можно с полным основанием отнести и к 3. Г. Минц, воспринявшей от своего учителя не только высочайшие профессиональные навыки, но и способность передать их другим, вовлечь других в сферу своих исследовательских интересов, превратить тянущегося к литературе начинающего студента в филолога-специалиста. За годы работы Зары Григорьевны в Тартуском университете ею подготовлены многие высококвалифицированные ученые, нередко начинавшие свою профессиональную деятельность на страницах "Блоковских сборников". Девять этих сборников, комплектовавшихся и редактировавшихся 3. Г. Минц, - не просто весомый вклад в блоковедение; это - зримое и полноценное осуществление тех исследовательских принципов, которые в изучении русской литературы рубежа XIX-XX веков еще только начинают утверждаться.

Подобно максимовскому блоковскому семинару, тартуская школа в 60-е-70-е годы реализовывала себя во многом вопреки спускавшимся "свыше" установкам, и это не в последнюю очередь относятся к деятельности 3. Г. Минц и ее ближайшего научного окружения. Александр Блок к тому времени из "спорной" литературной величины уже превратился во вполне "бесспорную", но известный диктат в трактовке этой величины и определении удельного веса ее составляющих существовал и проявлял себя на каждом шагу. Жизнь и идейно-творческая эволюция Блока почти повсеместно расценивались, по меткому определению Д. Е. Максимова, как "нечто напоминающее победоносно-маршевое восхождение к заранее известным рубежам". От такой "похвалы" Блок страдал едва ли не больше, чем от хулы. Литература о Блоке появлялась в изобилии, но оставалась, за немногими исключениями, на редкость "непитательной". Одержимые "классовой" методологией литературоведы прилежно конвоировали поэта к предустановленному лучезарному финалу, поторапливали на пути, не давали оглядываться назад и по сторонам, оттесняли нежелательных спутников, давали в подмогу других, идеологически "выдержанных", и в результате препарированный подобным образом Блок послушно плелся по расчищенной дороге вслед за своими двенадцатью красногвардейскими апостолами. "Вооруженное" блоковедение создало своего Блока - который не жил, не творил, а осуществлял свой "подвиг", боролся с декадентством, с символизмом, с религиозным мракобесием, с врагами Октябрьской революции, гамаюном паря при этом в недосягаемых высях над своими ничтожными соплеменниками-современниками. Сборники, подготовленные Зарой Григорьевной Минц, не открывались никакими методологическими декларациями, но всей совокупностью своего содержания отвергали - молчаливо и красноречиво - подобную "исследовательскую" практику, противопоставляя наглой демагогии честную, скромную и веселую науку. Они оказались первым в нашей стране серийным изданием, которое видело своей задачей ни много ни мало воссоздание подлинного облика Блока и той литературной эпохи, которую он отразил в своем творчестве.

1-й и 2-й выпуски "Блоковского сборника", вышедшие в свет, соответственно, в 1964 и 1972 году - объемистые тома, еще не сведенные, как последующие выпуски, к листажному лимиту "ученых записок", - явились в свое время значительным событием в нашей филологической жизни. Они открывали во многом неизвестного Блока - в его живых, органических связях со своим временем, в реальной сложности его творчества, в тех аспектах и проблемах, о которых многие до того даже и не подозревали. Впервые в этих книгах можно было прочесть о взаимоотношениях Блока с М. Кузминым, В. Розановым, Е. Ивановым, Л. Семеновым и другими его современниками, вокруг имени которых на протяжении десятилетий в нашем литературоведении существовал заговор молчания. В последующих выпусках 3. Г. Минц упорно стремилась продолжить намеченную традицию: программным можно считать заглавие 3-го сборника - "Творчество Блока и русская культура XX века". Познание Блока путем изучения его многообразных взаимосвязей с эпохой, духовных и творческих истоков, самих структурных основ его художнической личности, поэтики его произведений - таковы основные направления исследовательских работ, появлявшихся в "Блоковских сборниках". По видимости, "контрабандой" в них печатались и статьи о писателях "серебряного века", внешне с блоковской проблематикой не соприкасавшиеся, но по сути оказывавшиеся вполне уместными: они уменьшали число белых пятен на географической карте той эпохи, которой всецело принадлежал Блок. Еще до самого недавнего времени уважительное обращение к именам литературных изгоев считалось не похвальным изучением малоизвестного, а наказуемой инициативой, своего рода делом чести, доблести и геройства; последние качества приходилось на самом деле проявлять главным образов редактору "Блоковских сборников", с подлинной отвагой рисковавшему переводить заведомый литературоведческий "самиздат" в печатное слово. И Зара Григорьевна помогает нам задним числом самоутверждаться: ведь многое из того, что и как сейчас дозволили говорить, мы и раньше дозволяли сами себе под сурдинку говорить - со страниц тартуских изданий.

"Блоковские сборники" - главное детище 3. Г. Минц, всю жизнь много и чрезвычайно плодотворно занимавшейся изучением прежде всего Александра Блока. Всегда устремлявшаяся навстречу новым темам и замыслам и пренебрегавшая соблазнами личного научного честолюбия даже самого благородного толка, Зара Григорьевна так и не успела - или не захотела? - уделить определенную толику своих сил на то, чтобы собрать воедино хотя бы малую часть своих блоковедческих исследований. Общая же их совокупность составила бы несколько внушительных томов - и объемом, и качеством "томов премногих тяжелее", написанных на ту же тему. Это - и четыре выпуска "Лирики Александра Блока" (Тарту, 1965-1975) - первый в нашей филологической науке скрупулезнейший анализ поэтики стихотворений Блока и структурной организации блоковских циклов, рассмотренных в аспекте идейно-эстетической эволюции автора; эта работа была издана на ротапринте незначительным тиражом и до сих пор, к сожалению, малоизвестна даже в профессиональной среде. Это - и докторская диссертация 3. Г. Минц о творчестве Блока и традициях русской классической литературы XIX века, о содержании которой можно судить по ряду ее фундаментальных статей ("Блок и Пушкин", "Блок и Гоголь", "Блок и Достоевский" и др.); показывающая всю глубину и многообразие воздействия русской классики на творчество Блока и выявляющая в нем огромный пласт "чужих" тем, аллюзий и реминисценций, эта поистине замечательная работа до сих пор не издана в полном объеме. Это - и итоговая статья о Блоке в 4-томной "Истории русской литературы", подготовленной Пушкинским Домом, и масштабное исследование "Блок и русский символизм", в котором духовное и творческое развитие поэта впервые было досконально проанализировано в тесной связи с философско-эстетическими основами того литературного направления, к которому он принадлежал. Это - и целый ряд работ теоретического плана, затрагивавших творчество Блока в связи с осмыслением общих культурологических проблем ("Функция реминисценций в поэтике А. Блока", "О некоторых "неомифологических" текстах в творчестве русских символистов", "Об эволюции русского символизма" н др.). Это - и многочисленные публикации творческого наследия Блока, переписки поэта, воспоминаний современников о нем; это, наконец, комментарии к стихотворениям Блока, подготовленные Зарой Григорьевной для академического полного собрания сочинений поэта, которые ей так и не суждено было увидеть опубликованными ... Едва ли можно среди современных блоковедов назвать другое лицо, которое бы в большей степени способствовало превращению Блока из поэта воспеваемого в поэта изучаемого и уже во многих отношениях изученного.

С годами кругозор исследовательских интересов 3. Г. Минц все более расширялся, в поле ее зрения оказывался весь русский символизм, а также его предшественники и наследники. И в этом отношении ей не раз приходилось сказать веское первое слово, звучавшее особенно сильно и выразительно на фоне привычного безмолвия о тех темах, за которые она отваживалась браться. Еще в 1974 году, за пятнадцать лет до того момента, когда имя величайшего русского мыслителя зазвучало в нашей стране в полный голос, она выпустила в свет в "Библиотеке поэта" том "Стихотворений и шуточных пьес" Владимира Соловьева. Не менее дерзновенным было появление в 1981 году в 4-м "Блоковском сборнике" ее большой статьи-публикации "А. Блок в полемике с Мережковским", включавшей тексты писем Мережковского и 3. Гиппиус к Блоку и честный, беспристрастный анализ их взаимоотношений, - и это в то время, когда из исследовательской литературы порой изымались даже нейтральные, "мимолетные" упоминания самих имен Мережковского и Гиппиус. 3. Г. Минц пишет о Вл. Пясте, Л. Семенове, И. Коневском, Вяч. Иванове, Андрее Белом, Ф. Сологубе, Е. Гуро. О. Мандельштаме... Последним ее значительным трудом стало научно подготовленное издание трилогии Д. С. Мережковского "Христос и Антихрист".

В 9-м "Блоковском сборнике" напечатана работа 3. Г. Минц "Статья Н. Минского "Старинный спор" и ее место в становлении русского символизма". А в программу очередной научной конференции в Тарту весной 1991 года, посвященной 70-летию со дня смерти Блока, она предложила включить новую общую проблему: "Советская лагерная поэзия и наследие символизма"; со своими конкретными разработками, касающимися этой темы, Зара Григорьевна успела ознакомить аудиторию международного славистического конгресса в Харрогейте (Англия) в июле 1990 года. Русский символизм в его истоках, развитии и позднейших отголосках, осмысленный сквозь личность крупнейшего выразителя этого литературного направления и под знаком общей судьбы нашего трагического века, - таков диапазон исследовательских интересов и свершений Зары Григорьевны Минц. Мы должны увидеть ее новые книги. Работы, которые войдут в них, не устареют: писались они не на потребу времени, а научной - и жизненной - истины ради.