СЛЕД ПУШКИНА В ЭСТОНСКОМ
ПОЭТИЧЕСКОМ КАНОНЕ. "АРБУЯД"*

СИРЬЕ ОЛЕСК

Понятие "канон" употребляется мной далее как "совокупность печатных произведений или иных творческих работ, которая признается в качестве стандарта или авторитета. <...> В общем это понятие используется как общий термин для различения тех работ, которые оцениваются выше всего в данной культуре"¹.

Гарольд Блум говорит о западном каноне (Western Canon), центральной фигурой которого является Шекспир. Из русских писателей в узкий круг "канонических авторов" попадает, согласно работе Блума, только Толстой, в более широкий круг включены также Пушкин, Достоевский и Чехов². Западный канон важен для нас в данном случае потому, что канон эстонской поэзии в начале ХХ века формировался младоэстонцами (Суйтс, Туглас), стремившимися включить свое творчество и эстонскую литературу в целом в европейский контекст. В то же время в восприятии Пушкина в Эстонии, как это станет видно далее, подчеркивалось то, что Пушкин, несмотря на всю свою русскость, является одним из самых европейских среди русских писателей. Таким образом, можно сказать, что Европа или стремление в Европу являются тем общим фактором, который связывает между собой эстонскую поэзию и Пушкина. Недаром В. М. Жирмунский указывал, что Пушкин в шутку называл себя "Министром иностранных дел на Парнасе русской литературы"³.

Канон эстонской поэзии продержался без больших изменений с начала ХХ в. до 1990-х гг. Он характеризуется исходящим от Г. Суйтса пафосом европейской культуры, который нашел самый большой отклик у поэтов "Арбуяд", считавших Суйтса своим предшественником. В своем поэтическом и критическом творчестве они подчеркивали духовное содержание поэзии, точность поэтики и этическую позицию поэта. Название "Arbujad" ("Кудесники") поэты получили по заглавию антологии, вышедшей в 1938 г.; поэты представляли собой скорее дружеский круг, чем группировку, выступающую с литературными манифестами. Манифестов они вообще не составляли, сама поэзия должна была, по их мнению, выразить все. В группировку входили тартуские поэты Б. Альвер, Х. Тальвик, А. Санг, К. Мерилаас, Б. Кангро, У. Мазинг и Ю. Вийдинг, родившиеся в первые 15 лет настоящего столетия. Составителем антологии был ведущий критик того времени, профессор английской литературы Тартуского университета Антс Орас.

Поэзия арбуяд достигла вершины непосредственно перед 1940 годом, и как художники они пошли бы каждый своим путем, где встретились бы как сюрреализм, так и англо-американский модернизм, если бы не вмешалась политика. После установления советской власти в Эстонии поэзия арбуяд была исключена из официального канона, а сами они были исключены из Союза писателей. Тальвик погиб в лагере, Кангро и Орас эмигрировали, Мазинг, теолог по образованию, стал внутренним эмигрантом. Их поэзия 1930-х годов стала символом утраченного золотого века - потерянной Эстонской Республики.

В изгнании были изданы довоенные сборники, на родине поэты оставались отверженными до 1960-х годов. Главный пафос их поэзии - этика, духовность и ответственность человека ("И нам одно остается: / пусть рухнули все надежды, / истин стена трясется - / отчаясь, но жить как прежде", - как писал Тальвик) - в эпоху двойной советской морали был официально отвергнут, но неофициально, в читательской среде, ценился по-прежнему высоко. Столь же влиятельной оказалась и их поэтика, где идеалом были ясность синтаксиса, строгость метрики и языковая точность.

Таким образом, поэзия арбуяд (в наибольшей степени творчество Альвер и Тальвика) стала основой канона, его связующей осью, что сразу признали критики в изгнании (А. Орас, Ивар Иваск), отечественные же поэты и критики - тогда, когда это стало возможным. Например, Яан Каплинский писал в 1983 г.:

В нашей поэзии все время господствовал один основной лад. <...> Центр нынешнего поэтического пространства полностью сформировала небольшая группа арбуяд... В поэзии сохранилась некая существенная общность, которая заключается, с одной стороны, в общем понимании судьбы народа (и вообще мира), с другой стороны, в унаследованных от арбуяд позиции духовности и поэтике, ценящей музыкальность и просветленную силу поэзии <...>.

Упорное доминирование духа арбуяд, причиной чему, помимо поэтических, служат еще иные <он подразумевает, конечно, идеологические. - С. О.> причины, является главной силой и слабостью нашей поэзии⁴.

Знание и распространение русской литературы в Эстонии всегда носили идеологическую окраску и зависели от политики. Эстония пережила два тяжких периода русификации - на смене XIX-XX вв., когда царская Россия более прочно присоединила к себе окраины, и с 1940 г. до 1991 г., когда в Эстонии господствовала советская власть.

Эстонская литература возникла и развивалась в немецком культурном пространстве, немецкий язык был в Эстонии языком интеллигенции и после первой волны русификации оставался по меньшей мере вторым иностранным языком. Когда в 1905 г. группировка "Ноор-Ээсти" декларировала "Больше культуры! Больше европейской культуры!" и "Останемся эстонцами, но станем и европейцами", это подразумевало, главным образом, два момента: во-первых, стремление к собственной полноценной художественной культуре, в т.ч. и к литературе, и, во-вторых, прорыв из прежнего немецкого и русского культурного пространства во Францию и Италию или, по меньшей мере, в Финляндию и Скандинавию.

Возвращаясь к Пушкину, отметим, что первыми на эстонский язык начали переводить его прозаические произведения (перевод "Капитанской дочки" появился в газете в 1879 г., "Дубровский" - отдельной книгой в 1899 г.). Удовлетворительные переводы относятся к 1880-м гг., когда Якоб Тамм - серьезный поэт и переводчик - опубликовал в 1886 г. "Полтаву" со своим предисловием и в 1887 г. - "Медного всадника". Ю. Пярли⁵ указывает, что целью этих переводов было, среди прочего, показать, какой сильной была русская держава и насколько естественным было вхождение Эстонии в ее состав. Переводов лирических стихов было довольно много, но они были, главным образом, выполнены второстепенными переводчиками, которые публиковали стихи в периодической печати с примечанием: свободно, по Пушкину.

В 1939 г. Аугуст Аннист писал:

Русское влияние проникало как в Эстонию, так и в Финляндию почти одновременно с 1880-х гг. и сохранилось в обеих странах приблизительно до начала 1920-х гг. Разница заключается, главным образом, в том, что из-за тогдашней очевидной общей отсталости эстонской литературы это влияние проникло к нам через русскую романтическую литературу (Пушкин, Лермонтов, что касается Лийва - и Кольцов и др.), в то время как в Финляндии - намного опережая других писателей - существенным было воздействие Толстого⁶.

Таким образом, к адекватной и художественной передаче поэзии Пушкина на эстонском языке пришли лишь в 1930-х гг., когда в журнале "Лооминг" и в иных изданиях публиковались отдельные стихотворения, и в 1936 г. первым изданием серии книг "Мировая литература" Эстонского литературного общества вышли "Избранные стихи. Лирика - эпика - драма" Пушкина (составитель Антс Орас). Переводчиками были Орас, Тальвик, Альвер и Вийдинг. Эпикой в данной книге были названы отрывки из "Евгения Онегина". Таким образом, из 10 поэтов-арбуяд переводами поэзии Пушкина занималась половина (позже еще и Аугуст Санг), и треть из них были авторами статей о нем. В 1930-х гг., когда интерес к русской литературе, особенно к поэзии, был совершенно маргинальным, это примечательно. Что же находили арбуяд в Пушкине?

В 1934 г. Орас опубликовал в журнале "Лооминг" несколько переводов стихотворений Пушкина с примечаниями. В них он называет Пушкина величайшим русским поэтом, который в то же время является и самым "европейским" из русских поэтов. Европейской традицией, на которую Пушкин опирается и которую он, по словам Ораса, доводит до конца, является культ формы и чувства, восходящий к XVIII веку, к чему он добавляет инспирированное романтизмом XIX века увлечение природой. Однако, вопреки примеру романтиков, он никогда не увлекался мистицизмом. "Напрасным было бы искать в его стихах бредовые экстазы. Его экстазы кристальны и принимают определенную гармоническую форму"⁷. Одновременно Орас указывает и на то, что Пушкин является по духу очень русским автором, одним из писателей, наиболее точно изображающих русский характер и русскую природу.

Хейти Тальвик опубликовал в четырех номерах молодежного журнала "Кевадик" в 1935 г. свой обзор жизни и творчества Пушкина. Это примечательно потому, что в эстонских школах 1930-х гг. больше не изучали Пушкина ни на эстонском, ни на русском языке, и Тальвик представляет его как относительно неизвестного на Западе (в т.ч. и в Эстонии) автора. Тальвик утверждает, что идеи, которые благодаря Толстому, Горькому и Достоевскому покорили литературный рынок Европы, по своему происхождению являются идеями Пушкина, однако "идеи оказались переводимыми, а поэзия нет"⁸. В сборнике переводов стихотворений Пушкина 1936 г. было опубликовано предисловие Антса Ораса, которое и стало хрестоматийным текстом предвоенной пушкинистики в Эстонии. В нем вновь говорится о роли Пушкина в русской литературе, которая приравнивается к роли Шекспира и Гете, соответственно, в английской и немецкой литературах. Орас опять подчеркивает гармонию творчества Пушкина, абсолютное равновесие содержания и формы. Он говорит, что если на Западе полагали, что в произведениях Толстого и Достоевского больше пространства и глубины, то это, видимо, иллюзия.

Дух Пушкина, без сомнения, не был менее пространственным и менее глубоким <...>, но его противоречия так исключительно сплавлены в гармоническое целое <...> он кажется солнечным, озаряющим днем, его душа "в основе здорова";

Он - острый и умный мыслитель, но мысль еще не отравила его сущности, как у Гамлета. В Пушкине отмечается утренняя свежесть пробуждающегося народа, - но и высочайшая культура.

Он умер на вершине развития своего таланта, в то время, когда еще, казалось, не было задач, с которыми бы он не справился⁹.

В качестве переводчика Орас касается также формального и синтаксического своеобразия поэзии Пушкина, возможности передачи этого своеобразия при переводе. По его мнению, Пушкина переводить особенно сложно "из-за простоты средств, которыми в оригинальном тексте достигается художественно совершенное впечатление"; "Он не терпит неясности и туманности в выражениях, - несмотря на всю напевность, его язык синтаксически близок к разговорной речи. В этом смысле он является большим новатором в русской поэзии"¹⁰.

Книгу с тщательно отобранными и хорошо переведенными произведениями Пушкина приняли благожелательно. Это было время, когда эстонские читатели от русской литературы отдалились, но было еще достаточно людей, которые помнили творчество Пушкина благодаря образованию, полученному в царской России. Мы опять видим, "каким великим, классически ясным, монументальным, искрящимся или же жалящим и все же простым является Пушкин", - писал один из критиков сборника А. Алле¹¹.

Годовщину смерти Пушкина в 1937 году отметили в Тарту выставкой и торжественным заседанием под руководством профессора эстонской и мировой литературы Тартуского университета, председателя правления Академического литературного общества Густава Суйтса. Как показали более поздние исследования, во многом этому помог ВОКС (Всесоюзное общество для культурных связей с заграницей). Через это общество Суйтс получал соответствующую литературу, из которой самыми существенными для него были, очевидно, работы Жирмунского. Между прочим, через эту организацию Суйтс ходатайствовал в 1928 г. о приглашении Жирмунского для чтения лекций в Тарту, но приглашение так и осталось на уровне ходатайства¹².

В своей торжественной речи, которая была опубликована в журнале "Лооминг" под названием "Посмертный Пушкин", Суйтс подчеркивал два момента: во-первых, насколько интернациональным является творчество Пушкина, как сама его личность интегрирует как западную, восточную, так и африканскую кровь, и поэтому Пушкин ближе эстонцу, чем какой-либо другой русский писатель. Во-вторых, что поэту не свойственны такие черты, как "беспорядочность, неопределенность, апокалиптическая сумеречность", считающиеся чертами русского национального характера. Он - поэт классически ясный и просветленный. Суйтс цитирует стихи Пушкина: "Да здравствует разум, <...> да скроется тьма"¹³.

В Советской Эстонии Пушкин стал идеологически значимой фигурой. Из Пушкина сделали самого важного писателя в мире, который, по словам Б. Сёэта в 1949 г., "...не только догнал, но и обогнал Западную Европу" (речь шла о влиянии Байрона и преодолении этого влияния в южных поэмах)¹⁴.

В отношении же переводов пушкинской лирики на эстонский язык важно отметить то, что переводили - и хорошо, - главным образом, поэты-арбуяд. В 1949 г. отдельной книгой вышел "Сборник стихотворений", содержавший стихотворения и пять поэм (все переводы - Бетти Альвер или Аугуста Санга). Антс Орас находился в изгнании, его переводы использованы не были, даже его имя не упоминалось, а издание 1936 г. в библиотеках было помещено в спецфонд.

В 1956 г. Бетти Альвер, которая была исключена из Союза писателей и свою оригинальную поэзию публиковать не могла, начала публикацию своего перевода глав "Евгения Онегина" в журнале "Лооминг". Выход "Евгения Онегина" отдельной книгой в 1964 г. стал большим событием в эстонской литературе - таким близким к авторскому, гибким и естественным был стих Пушкина на эстонском языке. В 1972-1974 гг. трехтомным изданием вышли стихотворения, поэмы, драмы и сказки Пушкина; переводчиками были Санг и Альвер, а также Калью Кангур и Пауль-Эрик Руммо. Однако в этом издании нет предисловия, которое хотя бы в какой-то степени отразило восприятие или место творчества Пушкина в Эстонии. Причина кроется, очевидно, в том, что это невозможно было сделать без упоминания Ораса, упоминание же его было "нежелательным".

Восприятие Пушкина в Эстонии - слишком обширная тема для одной статьи. Моя цель заключается в ином - показать, как ценили Пушкина те, кто в теории и на практике оформляли и направляли эстонскую поэзию. Пушкин начал воздействовать на эстонскую культуру в качестве вдохновителя канона именно в 1930-х годах, поскольку по духу и пафосу был близок поэтам-арбуяд, влиявшим в то время на поэзию. Типологически в эстонской поэзии он был близок к тем авторам, чьи тексты имеют внутреннюю ораторскую установку, написаны часто в виде лирического обращения и задуманы для чтения вслух.

Полученный от Пушкина импульс параллелен стремлению прародителя канона - Г. Суйтса - к ясности и гармонии, с одной стороны, и подчеркиванию ответственности поэта, с другой. Исходящее от Пушкина вдохновение было того же направления, что и устремление Суйтса и убеждения самих поэтов-арбуяд, и таким образом эти устремления взаимно усиливались. Поэты-арбуяд подчеркивали роль Пушкина как новатора русского поэтического языка, как поэта, виртуозно владеющего формой. Альвер и Тальвик в своей поэзии, Альвер в своих переводах Пушкина достигли такой точности и тонкости, которые до сих пор являются эталонами в эстонской поэзии.

И в то же время можно провести очень четкие параллели между этим неуловимым духом Пушкина и духом арбуяд -классическая строгость соединена с романтическим культом свободы и утверждением духовности и богемности. Это аристократический дух смелого, самостоятельного и ответственного индивида, направленный против буржуазии и толпы. В то же время это не индивидуалистический, безгранично мятущийся дух. Орас подчеркивал гармонию в Пушкине, арбуяд стремились к дисциплине и согласию. В их поэзии ирония соединена с пафосом, для них Поэзия является высшей ценностью, а поэт - человеком, чье личное достоинство соединено с уважением к культуре и к народу. Поэтому характерно, что вслед за Альвер стихи Пушкина в 1960-70-х годах переводил Пауль-Эрик Руммо - культовый поэт того времени, продолжатель канона арбуяд.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Encyclopedia of Contemporary Literary Theory. Approaches, Scholars, Terms. University of Toronto Press, 1993. P. 514-516. Ю. М. Лотман в статье "Каноническое искусство как информационный парадокс" использует понятие канона в другом смысле. ^Назад

² Bloom H. The Western Canon. The Book and School of the Ages. Papermac, 1994. P. 2. ^Назад

³ Жирмунский В. М. Байрон и Пушкин. Л., 1978. С. 391. ^Назад

⁴ Kaplinski, J. Vimaluste vimalikkus. Tallinn, 1997. Lk. 81-83. ^Назад

⁵ Prli, . Aleksander Pukini "Vaskratsanik" // Akadeemia. 1998. Nr. 7. Lk. 1412-1430. ^Назад

⁶ Annist, A. Vrdlev meetod eesti ja soome kirjandusloos // Looming. 1939. Nr. 7. Lk. 773. ^Назад

⁷ Oras, A. Jrelmrge // Looming. 1934. Nr. 1. Lk. 69. ^Назад

⁸ Talvik, H. Aleksander Pukin // Kevadik. 1935. Nr. 2. Lk. 18. ^Назад

⁹ Oras, A. Sissejuhatus // Aleksander Pukin: Valik luulet. EKS. Tartu, 1936. Lk. 11. ^Назад

¹⁰ Samas. Lk. 14. ^Назад

¹¹ Alle, A. Aleksander Pukin: Valik luulet // Looming. 1937. Nr. 2. Lk. 833. ^Назад

¹² Martinson, K. Eesti kirjanike suhteid Nukogude Liiduga kahel sjaeelsel aastakmnel // Keel ja Kirjandus. 1972. Nr. 12. Lk. 731-742. ^Назад

¹³ Suits, G. Postuumne Pukin // Looming. 1937. Nr. 2. Lk. 223. ^Назад

¹⁴ St, B. Aleksander Sergejevits Pukin ja tema looming // Pukin eesti keeles. Tallinn, 1949. Lk. 23. ^Назад