ОБ ОДНОМ "АРХИТЕКТУРНОМ" МОТИВЕ
В РУССКОЙ ПРОЗЕ XIX В.^*

РОЗАННА КАЗАРИ

В русской прозе прошлого века существует известный "мигрирующий сюжет", который повторяется в ряде произведений почти одинаково. Его можно найти у Лескова ("Чертогон"), у Мамина-Сибиряка и, в начале ХХ-го века, несколько неожиданно, в стихах Блока.

Это микросюжет о том, как богатые купцы или, во второй половине ХIХ-го века, крупные промышленники и заводчики, которым огромное богатство дает возможность удовлетворять всякие прихоти, не знают предела своим причудам, иногда жестоким, и как, после кутежей, ту же чрезмерность они проявляют в молитвах, в ритуалах очищения. Другой вариант сюжета показывает, как у них в одном и том же доме в некоторых комнатах идут ужасные оргии, а одновременно в молельне совершается служба, беспрестанно молятся¹. Подобную ситуацию можно обнаружить в стихотворении Блока: "Грешить бесстыдно, непробудно", в котором так непосредственно сочетаются два противоположных типа поведения. В заключительных стихах Блок делает вывод, что "и такой, моя Россия / Ты всех краев дороже мне"², воспринимая излагаемое, как вариант типично русского бытового поведения, чуждого нерусской культуре и традициям.

В литературе прошлого века такое особенное совмещение греха и благочестия выступает как характеристика купеческого мира рядом с другими характерными его чертами, такими, как жадность, замкнутость, верность традициям. Все эти элементы в совокупности создают определенный мир и одновременно намечают границы между этим миром и другим, некупеческим, прежде всего дворянским. Так создается противопоставление купеческое vs дворянское. Конечно, тут не место для рассмотрения всего сложного историко-культурного процесса, который привел к выдвижению этой основной оппозиции, но мы бы хотели осветить именно в литературном плане несколько основных моментов взаимосвязи двух членов оппозиции, а также проникновение одного мира в другой, их сложный и медленный диалог. Мы проведем анализ с архитектурно-пространственной точки зрения, поскольку купеческий и дворянский быт выражаются в литературе in primis основными архитектурными топосами. С одной стороны стоят представления о купеческих домах как замкнутом ансамбле жилого помещения, амбаров, двора, огорода, с другой - архитектурные ключевые образы дворянского мира: дворец, особняк, усадьба.

В литературе прошлого века не только преобладающим (это само собой разумеется), но доминирующим и динамическим является именно образ усадьбы. Это отражает, конечно, культурно-историческую действительность эпохи, в то время как в допетровской России не было еще большой разницы между палатами богатых купцов и дворян³. Тогда должна была существовать, по всей вероятности, одна только архитектурная типология для двух миров, еще не конкурирующих друг с другом или не находящихся в борьбе между собой. Только после Петра, с распространением европейских культурных моделей, эти два мира все больше и больше различаются, Появляются дворянская и купеческая архитектура; особенно примечательной была роль усадьбы, которая с XVIII века является очагом культуры, местом, где человек и природа гармонично сосуществуют. Богатый купец, конечно, может жить и в больших домах, иногда лучше и богаче дворянских, но он там живет не по-дворянски, не по-усадебному. В романе Мамина-Сибиряка "Приваловские миллионы" золотопромышленник Гуляев в первой половине века "выстроил себе <...> громадный деревянный дом <...>"⁴, "несколько громадных белых зданий с колоннами, бельведерами, балконами и какими-то странными куполами <...> великолепными воротами, в форме триумфальной арки"⁵. Здесь все как в усадьбе, кроме одной существенной детали: нигде не упоминается о книгах, о библиотеке. Наоборот, в литературе о дворянских гнездах именно библиотека и книги выступают на первый план. Старые библиотеки, запыленные книги составляют прелесть старых усадеб у Тургенева; но упоминания об усадебных библиотеках мы находим и у Белого, Чехова и Бунина. По сравнению с дворянским домом купеческий находится "за пределами" культуры, появляется резкая граница, которая создает два различных мира. Если отличительное свойство первого - наличие знаков культуры, то второй можно охарактеризовать тем странным сочетанием греха и молитв, о котором уже была речь. В архитектурном языке это выражается в присутствии множества старых икон и молельной, как в начале рассказа Лескова "Котин Доилец и Платонида": "<...> старый Деев построил себе деревянный дом, на "отлете" <...> в окна его светили мерцающие огоньки неугасимых лампадок"⁶. Купцы соблюдают традиции, придерживаются старого порядка. Два мира противопоставляются как две системы, элементы которых могут быть декодифицированными только тем, кто является "своим" в соответствующем мире. Эти элементы могут быть макроэлементами или минимальными приметами: как, например, в "Бесприданнице" Островского игра слов, которая основана на амбивалентности термина Париж. Для Вожеватова, калиновского купца, Париж может быть названием трактира города на Волге, для Робинзона, который всегда вращался в дворянском кругу, Париж может быть только столицей Франции. Один только термин получает двойное значение в зависимости от "системы", внутри которой интерпретируется. А граница между этими системами кажется непереходимой. Герои Тургенева не знают другого мира, купцы Островского боятся благородных мужей своих дочерей. Эти бракосочетания непременно приносят с собой разорение купеческого богатства. Дворянский и купеческий мир далеко уже не воспринимаются как находящиеся на одном и том же уровне, они располагаются иерархически. По историко-социальным причинам дворянский мир оценивается, конечно, как высокий и элитарный, купеческий же считается менее престижным. Следовательно, герои второго мира стремится перенестись в первый. В литературно-пространственно-архитектурном языке ситуация выражается мотивом покупки купцом дворянского дома. Купец покупает усадьбу или особняк, пользуясь экономическим разорением дворян, но он живет в этом для себя "новом" пространстве как "чужой". Этот дом для него "не-дом"⁷. Вспомним рассказ Мельникова-Печерского "Красильниковы". Красильников-отец, богатый заводчик, живет в каменном двухэтажном доме, который имеет все признаки дворянского дома: бронзовые люстры и паркет, шелковые ковры, "мебель в гостиной за дорогую цену куплена была в Петербурге да еще наперебой с каким-то вельможей"⁸, но Корнила Егорыч "не умеет ни сесть, ни стать в комнатах <...>, душно ему в своем доме"⁹. М. Н. Загоскин в очерке "Купеческая усадьба" рассказывает о процессе выхода из одного мира в другой как о нарушении норм поведения купеческого мира (этикета): "Не так еще давно купеческие обычаи, их образ жизни и понятия так резко отличались от дворянских, что при встрече с купцом, одетым по-нашему, вовсе не нужно было спрашивать, что за человек этот господин <...> теперь <...> веселится по-дворянски наше московское купечество <...>"¹⁰. Но первым шагом купца к освоению другого мира была именно покупка дворянского дома: "<...> дом московской первой гильдии купца Харлампия Никитича Цыбикова <...>, каменный трехэтажный дом, некогда принадлежавший знатному барину"¹¹. Переход через границу (покупка дома) еще не значит, что эти два мира действительно сливаются друг с другом. Купец Цыбиков сохранил аристократическую наружность дома, а интерьер совершенно изменил по-своему, все распродал. В самом деле, стремление усвоить дворянский мир принимает разные формы, но общее для всех случаев - некая "совмещаемость несовместимого"¹². Пример купца Цыбикова показывает, что та внешняя граница, которая существовала раньше между дворянским гнездом и купеческим домом, теперь переносится во внутреннее когда-то культурно целостное и гармоничное дворянское пространство, становясь при этом более тонкой; она может выражаться в маленьких деталях. Конечно, с исторической точки зрения, в течение второй половины XIX века различие между этими двумя мирами все больше и больше сглаживалось: достаточно вспомнить о меценатах и о художниках - выходцах из купеческого мира. Но в литературном тексте еще долго самым динамически сюжетообразующим остается переход из одного мира в другой, во всех своих тонкостях и нюансах.

В литературе конца века, в некоторых рассказах Чехова (не говоря о "Вишневом саде", который представляет собой несколько особенный случай), этот сюжет опять трактуется с помощью своеобразных архитектурных мотивов. В доме Анны Акимовны ("Бабье царство") граница создается внутри традиционного купеческого дома. В таких постройках, как известно, на нижнем этаже размещались конторы с приказчиками, на верхнем были жилые помещения купеческой семьи. Уже дядя героини, разбогатевший заводчик, преобразовал верхний этаж дома под богатое представительное жилище, в то время как внизу все осталось по-старому. Между двумя половинами дома появилась как бы невидимая граница, знаком которой является лестница. Анна Акимовна принадлежит одновременно этим двум мирам, но не полностью, так что она "своя" и "чужая" в старом мире, равно как и в новом. Ее внутренне амбивалентное положение выражается часто повторяющимся движением вверх или вниз по лестнице. Наверху, в "чистой или благородной половине"¹³, принимаются благородные и образованные. Там она принимает адвоката Лысевича, который ей рассказывает о последних книжных новинках и который в восторге от Мопассана. Книги являются еще признаком некупеческого мира, но начинает выступать на первый план их функция быть знаком возможности перехода из одного мира в другой¹⁴, они - некая связь, некий мост между ними. Через посредство книг-моста сливаются два сословия. Это показывается наглядно в предварительных материалах к "Роману из современной жизни" Брюсова. Этот роман из купеческой жизни рассказывает о том, как в традиционную купеческую семью Ходаковых переселяется образованная родственница. С тех пор "прорвана была плотина, закрывавшая молодому поколению путь к образованию"¹⁵. Самое любопытное в опубликованном материале то, что Брюсов считал необходимым дать представление об архитектурном пространстве мира Ходаковых, рисуя в тексте план их жилища. В нем, как знак нового, присутствует учебная комната, являющаяся характерной чертой другого мира, к которому стремится новое поколение Ходаковых¹⁶. Обычно новый элемент, приходящий извне и вторгающийся внутрь более замкнутого и стабильного мира (в данном случае купеческого), разрушает его целостность и со временем трансформирует его целиком. Эту функцию выполняли внутри купеческого мира книги и образованность вообще¹⁷.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Мамин-Сибиряк Д. Н. Приваловские миллионы. М., 1986. С. 43. ^Назад

² Блок А. Стихотворения. Поэмы. М., 1978. С. 339. ^Назад

³ Летописные сведения о строительстве Москвы говорят, что в 1471 году "Тарокан купец заложи себе палаты кирпичны во граде Москве" (Тихомиров М. Н. Древняя Москва XII-ХV вв. М., 1992. С. 89). ^Назад

⁴ Мамин-Сибиряк Д. Н. Указ. соч. С. 39. ^Назад

⁵ Там же. С. 137. ^Назад

⁶ Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11 т. Л., 1956. Т. 1. С. 222. ^Назад

⁷ Лотман Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь. М., 1988. С. 287. ^Назад

⁸ Мельников П. И. Красильниковы // Мельников П. И. Рассказы и повести. М., 1982. С. 29. ^Назад

⁹ Там же. ^Назад

¹⁰ Загоскин М. Н. Купеческая свадьба // Москва и москвичи. М., 1988. С. 395. ^Назад

¹¹ Там же. С. 396. ^Назад

¹² Лотман Ю. М. Культура и взрыв. М., 1992. С. 133. ^Назад

¹³ Чехов А. П. Бабье царство // Чехов А. П. Полн. собр. соч.: В 30 т. М., 1977. Т. 8. С. 270. См. также рассказ Чехова "Три года". ^Назад

¹⁴ Вспомним Рогожина, который читает "Историю России" Соловьева, чтобы познать себя самого. Самосознание как сознание предела - первый шаг к преодолению границы. ^Назад

¹⁵ См.: Лит. наследство. Т. 85. С. 137. ^Назад

¹⁶ Там же. С. 133. ^Назад

¹⁷ Несколько особенным представляется присутствие и эволюция купеческого мира у Ремизова в романе "Пруд". Биографически у этого автора соединяются традиции патриархальной жизни купеческой семьи (Ремизовы) с традициями образованных Найденовых. Но, как убедительно показал А. Данилевский, в романе все оппозиции переосмыслены в "неомифологическом" ключе, и главной в разных ипостасях является оппозиция добра зла (см.: Данилевский А. О дореволюционных "романах" А. М. Ремизова // Ремизов А. М. Избранное Л., 1991. С. 597-601). Важную роль в романе играет архитектурная символика. ^Назад

© Розанна Казари, 1995