ПУШКИНСКИЙ ЮБИЛЕЙ 1899 ГОДА
В ЭСТОНОЯЗЫЧНОЙ ПЕРИОДИКЕ^*

ЛЕА ПИЛЬД

Отражение торжеств, связанных с празднованием пушкинского юбилея 1899 года, в эстонской периодике - это тема, которая уже затрагивалась исследователями¹. Нас будет интересовать более узкий ее аспект: пушкинские биографии, опубликованные в эстоноязычных газетах и журналах к столетнему юбилею поэта.

Как неоднократно отмечалось, 1890-е гг. в политической и культурной жизни прибалтийских губерний Российской империи - это эпоха "безвременья", специфика которой определялась, в первую очередь, начавшимся в период правления Александра III процессом русификации². В указанных выше работах характер пушкинских юбилейных материалов в эстонской прессе 1899 г. определяется как преимущественно русификаторский (то есть - вторичный, не самостоятельный)³.

Как показывает анализ материала, это не всегда так. Мы попытаемся рассмотреть юбилейные статьи, по крайней мере, в двух контекстах. Во-первых, в контексте пушкинских биографий, напечатанных в связи с другими памятными датами (основание памятника Пушкину в Москве; 50 лет со дня смерти Пушкина). Во-вторых, в контексте местных, внутри журналистских полемик 1880-1890-х гг. Помещение интересующего нас материала в указанные контексты даст, как нам кажется, возможность выяснить удельный вес "вторичных" и "оригинальных" элементов, а также характер их соотношения в пушкинских юбилейных жизнеописаниях 1899 г.

Как уже указывалось в литературе, первое, достаточно подробное изложение биографии Пушкина на эстонском языке мы находим в газете "Eesti Postimees" за 1880 г.⁴ Имя автора здесь не указано, а сам текст приурочен к открытию памятника Пушкину и печатается в четырех августовских номерах газеты. В начале повествования, определяя Пушкина как поэта "европейского", но все-таки, в первую очередь, "национального", автор ссылается на немецкий первоисточник своих рассуждений и называет Фридриха Боденштедта - известного немецкого критика, автора труда о Пушкине. Однако высказанные в начале статьи тезисы не получают дальнейшего развития. На фоне изложения фактов биографии постепенно выделяется и занимает в дальнейших рассуждениях доминирующее место тема "поэта" и "народа" ("толпы", "черни"). Изложение очень близко пушкинским текстам соответствующей тематики, но сразу же возникает вопрос: почему автор, знакомящий эстонского читателя с биографией Пушкина, столь настойчиво акцентирует именно эту тему?

"Поэт" характеризуется, в первую очередь, не как носитель высокого поэтического таланта, а как человек высокообразованный, "духовно богатый" ("vaimselt rikas"). "Толпа" или "народ" - "rahvas" (социальное наполнение этого понятия предельно широко - от "светского общества" до "простонародья") характеризуется соответственно необразованностью, духовной темнотой, невежеством. Ср.:

... aga see on ikka n?nda, ja pea sai ka Pu?kin aru, et keegi tubli t??mees igakordse aegade ja rahva tujude p??le mitte ei v?i vaadata. Mida madalam tema vaimuharidus, seda madalamad tema arusaamad ja kohtum?istmised, tema kiitused ja laitused. <...> Uduse p??ga ja kitsa silmaringiga rahva kiitus argu tehku sind iial edevaks, tema laitus niisama v?he kurvaks ja pahaseks⁵.

Откровенное морализаторство автора, который непосредственно апеллирует к читателю газеты, заставляет обратиться к более близкому контексту, а именно: к журналистским идейным полемикам рубежа 1870-1880-х гг. В непосредственном соседстве с рассматриваемой пушкинской биографией (на той же первой странице газеты) печатается пространная статья "Jakobsoni vastus" ("Ответ Якобсона")⁶. Автор ее - редактор газеты Й. В. Яннсен, только что потерявший большое число подписчиков, по фактической вине К. Р. Якобсона, редактора газеты "Сакала", - периодического органа яркой националистической ориентации, резко и смело высказывавшегося по политическим вопросам. Яннсен, в противовес Якобсону, в своей редакторской деятельности всегда придерживался умеренной линии и считал, что нация проявляет свою самостоятельность, в первую очередь, в области культурной, а не политической жизни.

Потеря подписчиков заставляет Яннсена воспринимать последних именно как невежественную толпу ("чернь"), не понимающую своих подлинных (то есть - "культурных") интересов и идущую на поводу "настроения минуты", которое в данном случае воплощает редактор газеты Карл Роберт Якобсон. Вместе с тем, Яннсен, конечно же, считает себя носителем "высокой образованности", страдающим от непонимания невежд. При этом возникает довольно очевидная смысловая параллель со статьей о Пушкине, чья жизнь трактуется как противостояние высокоодаренного и высокообразованного человека его невежественным "завистникам":

Leiti ka inimesi kes vaimurikka tiivad kinni p??dsivad siduda, et nende arvates liig k?rgele ei lendaks. Kui tema vastalised teda enam kannatada ei j?udnud, tuli asi viimaks nii kaugele, et Pu?kin, kes p??linnas ministeeriumis teenis, Peterburist Kaukaasiamaale ?ra saadeti, et oma madala vaimuga vastalistele mitte enam t?liks ja pahanduseks ees ei oleks⁷.

Примечательно, что "гонители" Пушкина в приведенном высказывании - это люди некультурные или недостаточно культурные. Очевидно, что отказ автора биографии (которым, возможно, является редактор газеты "Eesti Postimees") от прямых политических аллюзий не снимает скрыто оппозиционного характера цитируемого утверждения. Достаточно наивный характер проекций биографии Пушкина на культурные события местного характера объясним, во-первых, тем, что эстонская пресса, будучи сравнительно молодым культурным феноменом, вплоть до 1870-х гг. (то есть до появления в ней яркого полемиста К. Р. Якобсона) не знала, что такое журнально-газетная полемика. Во-вторых, многие эстонские журналисты ХIХ века в силу различных причин, как идеологического, так и культурного порядка, стремились избегать острых столкновений. Полемическая ориентация проявлялась зачастую в имплицитных формах⁸.

Следует полагать, что в этом первом эстоноязычном тексте, излагающем для массового читателя пушкинскую биографию, задан ключ к последующей рецепции личности Пушкина в сознании эстонских интеллигентов конца века. Важно, что Пушкин предстает здесь не просто как человек "высокой духовной культуры" (при этом собственно эстетический компонент как бы редуцируется, на первый план выдвигаются культурность и образованность), но и - в соответствии с положением эстонского интеллигента в контексте современной политической и культурной ситуации, - как человек непонятый и гонимый.

Следующий комплекс текстов, который нам предстоит рассмотреть, - это пушкинские биографии, приуроченные в эстоноязычной периодике к 50-летней годовщине смерти поэта. Вспомним, что только что рассмотренный нами текст написан в 1880 г., то есть в эпоху, когда официальная политика русификации в Прибалтике еще не началась. В 1887 г., однако, ситуация уже совсем иная, хотя большое число периодических изданий еще не перешло к открытой пропаганде официального курса. Как пишет один из самых авторитетных исследователей истории эстонской журналистики Юхан Пеэгель, для двух последних десятилетий ХIХ в. характерна совершенно особая ситуация в эстонской периодике. С одной стороны, на страницах газет и журналов пропагандируется официальная идеологическая позиция, с другой же, подспудно решаются вопросы, связанные с самостоятельностью нации⁹. Разумеется, лишь в той степени и в тех пределах, которые дозволяются цензурой. Основной сферой, где локализуются проблемы, связанные с национальной жизнью, становится культура.

Пушкинские биографии появляются в 1887 г. в газете "Oma maa", в журнале "Meelejahutaja" и в прибавлении к газете "Virulane"¹⁰. Позиция перечисленных изданий определялась во многом культурно-просветительной деятельностью. Все они поддерживали официальную политику русификации прибалтийского края (на страницах этих изданий публиковались многочисленные переводы из русской литературы, печатались биографии русских писателей). Тем не менее, как замечают историки эстонской журналистики, эти издания не отказываются и от национальной ориентации. Другое дело, что проявляется эта ориентация в приглушенных тонах.

Насколько интересующие нас тексты находились в соответствии с так называемой "официальной" точкой зрения на творчество Пушкина? Хотя имя поэта получило признание со стороны российского самодержавного государства только в 1899 г., основные смысловые константы, характеризующие "официозную" точку зрения на его творчество, содержались уже в речи М. Н. Каткова 1880 г. в связи с открытием памятника Пушкину. Эта речь под заглавием "Заслуга Пушкина" была перепечатана в шестом, июньском номере "Русского вестника" за 1899 г. и, таким образом, была непосредственно приурочена к юбилею¹¹. В статье Каткова мы находим три важные характеристики Пушкина, которые будут многократно тиражироваться во время юбилейных торжеств, как в официальной прессе Петербурга и Москвы, так и в русскоязычной периодике периферийных (в частности, прибалтийских) губерний.

Во-первых, Катков называет Пушкина национальным поэтом: "Пушкин - великий русский народный поэт"¹²; во-вторых, - патриотом российского самодержавного государства: "В поэзии Пушкина найдем мы источник чистого патриотизма <...> какая сила гражданского чувства и ясность политического разума"¹³; в-третьих, - христианином: "Он <Пушкин. - Л. П.> умер истинным христианином"¹⁴. Именно сочетание этих трех характеристик личности и творчества Пушкина ("народность", "патриотизм" и "христианство") делает поэта приемлемым для российского самодержавия.

Следует сразу же сказать, что ни в пушкинских биографиях на эстонском языке 1887 г., ни в последующих юбилейных биографиях не говорится о "патриотизме" и "христианстве" Пушкина. Сказанное позволяет утверждать, что трактовка личности и творчества Пушкина в интересующих нас статьях не была "официозной".

Тем не менее, уже в биографиях Пушкина 1887 г. мы находим несколько тематических клише, которые могут быть возведены к официозным или "благонамеренным" трактовкам пушкинской биографии. Например, как в эстоноязычных биографиях 1887 г., так и текстах 1899 г. повторяется рассказ о "поверхностном", "плохом", "недостаточном" образовании и воспитании Пушкина. Об этом говорил уже Катков:

Пушкин <...> при всех неблагоприятных условиях воспитания и среды, не заглушил в себе Божьего дара...¹⁵

Сходная мысль встречается, например, и в речи директора Юрьевской классической гимназии Н. И. Иванова на торжественном заседании Учено-Литературного Общества при Императорском Юрьевском университете: "Пушкин - богатая натура, не получившая правильного воспитания"¹⁶.

Трактовки подобного рода призваны были продемонстрировать, что допущенные Пушкиным "ошибки" в поведении, мешавшие ему стать верноподданным российского государства, всецело были обусловлены дурной "средой" (вариант такой трактовки, также встречающийся в эстоноязычных биографиях - Пушкину мешали "темные" стороны его же собственного характера, которые он успешно победил).

В эстоноязычных биографиях это клише получает меж тем совершенно иную интерпретацию, потому что читателем эстонской прессы оно воспринимается в ином культурно-политическом контексте. Так, например, автор биографии, опубликованной в приложении к газете "Virulane"¹⁷, акцентирует мотив "французского" воспитания Пушкина:

Iga v?hegi haritud venelane p??dis sel ajal Prantsuse keelt ja kombeid tundma ?ppida, et omast kohast prantslane olla. <...> Noorel Pu?kinil olivad prantslased ?petajateks ja kasvatajateks, nii et ta igapidi p?ris prantslaseks pidi kasvama¹⁸.

Далее повествуется о том, как "плохо воспитанного" и "слабо образованного" Пушкина, страдающего, к тому же, еще и крайне легкомысленным отношением к жизни, наставляют на путь истинный другие литераторы - члены общества "Арзамас". И, наконец, пробужденный к "подлинной" жизни собратьями по перу, Пушкин совершенствует обретенное "серьезное" отношение к действительности в своем творчестве и глубинах собственного "духа". При этом автор ничего не говорит о патриотизме и верноподданничестве Пушкина, о его культурной функции "национального поэта". Очевидно, что в глазах читателя "чужеземное" воспитание и образование Пушкина неизбежно проецировалось на "чужеземный" характер отечественного (местного) образования. Именно в 1887 г. русский язык был объявлен официальным языком обучения в эстоноязычных школах. Многие периодические органы выражали свое несогласие с таким радикальным проявлением политики русификации.

Другое клише, встречающееся в эстоноязычных биографиях 1887 г., - это противопоставление Пушкина как деятеля культуры государственным и политическим деятелям. Это оппозиция, которая часто будет встречаться в "официозных" текстах о Пушкине. Однако в последних заявленное поначалу противопоставление обычно снимается, и Пушкин включается в число великих исторических лиц, принесших славу России. Например, в юбилейной речи профессора Юрьевского университета Е. Шмурло поэт включен на равных правах в ряд: Владимир Святой - Петр Первый¹⁹. В эстоноязычных текстах противопоставление остается в силе. Пушкин, как деятель культурной сферы, не зависит от сферы политической:

... ta ei olnud ka mitte s?jamees ega minister <...> ta ei olnud linnu p?stitanud ega maid r??stanud <...> siiski tundis Venemaa n??d, tema 50. aastasel s?nnip?eval, tema t?htsust...²⁰

Биографии, приуроченные к юбилею Пушкина 1899 года, были опубликованы также в газетах "Postimees", "Eesti Postimees", "Olevik" и журнале "Linda".

Описанные выше тематические клише встречаются и здесь. Однако, в целом ряде случаев, уже в новых функциях. Начало нового царствования (в 1894 г. на трон вступил Николай Второй) не ознаменовало изменения политического курса империи в прибалтийском крае, однако считалось, что программа политических и культурных преобразований в прибалтийских губерниях, в основном, выполнена, и давление "сверху" значительно смягчилось. Постепенно в Эстонии создаются предпосылки для новой волны национального движения. Отсюда и гораздо более смелые "подтексты" в интересующих нас пушкинских биографиях.

Так, например, в журнале "Linda" появляется биография²¹, автор которой - Антон Юргенштейн, литературный критик и журналист, не поддерживавший политику русификации в Эстонии, хотя открыто об этом и не заявлявший. В целом биография построена на основе уже известных нам тематических штампов ("неправильное", "чужеземное" воспитание поэта, его "легкомысленный" характер, и - как результат - увлечение противоправительственными инвективами. Однако неожиданной является концовка повествования, где присущая Пушкину "терпимость" к другим народам и национальностям объясняется "широтой" русского характера, заключающего в себе противоположные в нравственном отношении черты. Определяется и культурно-психологический тип Пушкина - это ницшеанский "сверхчеловек", объединяющий в себе "свет и тень":

Meie ees seisab ?ks Nietsche "herrasmees", kellel palju valgust ja varju <...> Oleks see suurep?rane iseloom vagusaks taltsutatud, ei oleks ta vast ka midagi teinud²².

Появление имени Ницше опять-таки объяснимо в контексте актуализировавшейся в конце века газетно-журнальной полемики. Как свидетельствуют историки эстонской литературы и журналистики, самой яркой фигурой (на достаточно бледном общем фоне) в сфере газетно-журнальной жизни конца века был редактор газеты "Olevik" Адо Гренцштейн²³ - литератор и педагог, получивший образование в Венском Педагогическом семинарии и знавший русский язык довольно слабо. Именно Гренцштейн становится в 1890-е гг. наиболее убежденным пропагандистом русификации. В 1894 г. он публикует в своей газете статью под названием "Eesti kusimus" ("Эстонский вопрос")²⁴, где последовательно доказывает, что эстонцам необходимо ассимилироваться с русской нацией, так как только большие нации имеют перспективу длительного и полноценного исторического существования. В 1900 г. газета "Olevik" знакомит читателя с основными положениями философии Ницше и дает им положительную оценку. Газета "Postimees", выступающая за национальное движение, вступает в острую полемику с газетой "Olevik"²⁵.

Появление имени Ницше в жизнеописании Пушкина следует, по-видимому, рассматривать как отголосок противостояния сторонников самостоятельного национального развития и так называемых русификаторов. Пушкин и Ницше в статье Юргенштейна представляют две "большие" нации (русскую и немецкую), которые, вопреки исторической действительности, могут быть положительно оценены эстонцами только в случае проявления последними толерантности по отношению к другим "народам". Небезынтересно также то, что в рассматриваемой биографии высоко оценивается личность Пушкина (как уже говорилось, в духе индивидуализма и героизма Ницше).

Высокая оценка личностного начала вычитывается и в трактовке пушкинской биографии уже упомянутым редактором газеты "Olevik" А. Гренцштейном²⁶. Известный эстонский прозаик Фридеберт Туглас, посвятивший отдельное монографическое исследование А. Гренцштейну и журналистским полемикам конца века, назвал этого журналиста типичным представителем эпохи fin de si?cle, внутренне надломленным "декадентом"²⁷. Во второй половине 1890-х годов положение Гренцштейна в газетно-журнальным мире становится крайне драматичным: подавляющее большинство эстонских интеллигентов считает его ренегатом. (Гренцштейн начал свою журналистскую деятельность как сторонник национального направления, а затем резко изменил позицию, став автором названного выше программного документа "Эстонский вопрос"). Важно при этом иметь в виду, что вполне однозначные верноподданнические декларации Гренцштейна своеобразно сочетались с его деятельностью в области развития родного языка. Гренцштейн был противником введения в эстонский язык заимствований и много времени посвятил образованию неологизмов на базе эстонской грамматической основы.

Со своими коллегами-журналистами Гренцштейн окончательно испортил отношения, стремясь занять позицию редактора ведущей эстоноязычной газеты. Для этого он почти беспрерывно писал доносы в Главное управление печати. Сложность положения редактора газеты "Olevik" усугублялась тем, что и у российских чиновников он не пользовался доверием (поскольку на него самого поступали многочисленные доносы). В результате такой, по сути, неразрешимой ситуации А. Гренцштейн прекращает свою журналистскую деятельность и уезжает в Париж. В составленной им пушкинской биографии, помимо многочисленных общих мест, мы опять-таки встречаемся с некоторым особым, индивидуальным сюжетом. Мы находим здесь уже не раз встречавшееся в эстоноязычных биографиях Пушкина противопоставление исторических деятелей деятелям культуры и просвещения. В отличие от своих предшественников, Гренцштейн стремится включить Пушкина в ряд "подобных". Пушкин уподобляется ветхозаветному пророку Иеремии, а его сочинения - книге Плача пророка Иеремии:

Tuhanded aastad on m??da l?inud, aga prohvet Jeremia kaebab niisama oma viletsust kui omal ajal ja palub meil oma kirjadest tr??sti, need m?ttev?rstid r??givad ise meiega, r??givad iga ?hega, vahet tegemata, kas kuulaja lossis ehk onnis elab²⁸.

Тематические клише, которые используются в рассматриваемом тексте, часто встречались в статьях русских критиков либеральной и демократической ориентации, однако это вовсе не означает, что позиция, выражаемая Гренцштейном, имеет какое-то отношение к упомянутым критикам. Так, Гренцштейн довольно много внимания уделяет социально-политическому аспекту пушкинской поэзии - состраданию к "угнетенным" и "обездоленным". В результате вырисовывается образ Пушкина - обличителя неправедного поведения и поэта, жестоко гонимого судьбой. Очевидно, что Гренцштейна менее всего волнуют в 1899 г. социальные проблемы и что Пушкин-обличитель, в глазах автора, ассоциируется с его собственной судьбой гонимого журналиста, всю жизнь болевшего душой за судьбу своей нации и теперь подвергнутого незаслуженным оскорблениям со стороны лиц самой различной политической ориентации.

Наконец, в газете "Postimees" опубликована биография Пушкина, где преимущественно говорится о заслугах поэта в пробуждении русского национального самосознания²⁹. Опять мы имеем дело с тематическим клише, которое особенно часто повторялось в юбилейных материалах не только, например, столичной (петербургской) прессы, но и в русскоязычной периодике прибалтийского края. Так, например, название речи одного из профессоров Юрьевского университета - "Пушкин в развитии нашего самосознания"³⁰. Очевидно, текст о Пушкине в "Postimees", где говорится о пробуждении русского национального самосознания, цензор счел верноподданническим. Тема полностью соответствовала официозным установкам. Тем не менее, следует обратить внимание не только на стилистику рассматриваемой пушкинской биографии, но и на позицию газеты "Postimees", которая с 1896 г. стала выходить под редакцией Я. Тыниссона - молодого талантливого юриста, вокруг которого объединились эстонские интеллигенты, поддерживавшие национальное направление. Наряду с типичными "благонамеренными" формулировками в статье встречаются такие, например, довольно ироничные фразы:

Поэзия Пушкина <...> пробудила к деятельной жизни <...> десятки миллионов русских, которые до этого прозябали в безмыслии и отсутствии самосознания (kes enne iseteadmatuses ja arusaamata olekus olivad hingitsenud³¹).

В финале статьи перечисляются те нравственные достоинства, о которых идет речь в поэзии Пушкина ("честность", "серьезность", "свобода", "любовь") и к которым "все" (в первую очередь, читатели газеты - эстонцы) должны стремиться. Таким образом, Пушкин, в трактовке автора статьи, оказывается "просветителем" (то есть опять не столько художником, сколько деятелем культуры), чья заслуга заключается в углублении образованности русской нации.

Следует еще раз подчеркнуть, что два последних десятилетия XIX в. в жизни прибалтийского края не приглушили национального движения и что оно отражалось в периодике чаще всего в скрытых, замаскированных формах. Основная форма, в рамках которой можно было говорить о национальных проблемах, - это культурно-просветительная деятельность. Газеты и журналы, которые издавались в это время, были предназначены для массового читателя, но, разумеется, читались и интеллигенцией. Литераторы и педагоги, чаще всего стоявшие во главе этих изданий, за редким исключением, не являлись искренними сторонниками русификации. Они довольно напряженно и болезненно размышляли о возможностях развития национальной жизни. Двойственность идеологической позиции эстонских интеллигентов проявлялась, в частности, в переосмыслении официозных "общих мест", штампов посредством помещения последних в особый, местный культурный контекст.

Разумеется, пушкинские биографии были не единственными текстами, в которых проявлялась упомянутая идеологическая неоднозначность. Однако очевидно, что личность Пушкина трактовалась эстонскими интеллигентами-журналистами с проекцией на местную культурно-политическую ситуацию. Пушкин представал как культурный деятель, художник, воспитывавший, просвещавший и сплачивавший русскую нацию, вопреки неблагоприятным социально-политическим обстоятельствам. Таким образом, он уподоблялся той эстонской интеллигенции, которая сохраняла верность своим убеждениям, несмотря на кажущееся подчинение имперскому официальному политическому курсу.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Исаков С. Г. Русская литература в Эстонии в 1890-е гг. // Труды по русской и славянской филологии. ХV / Уч. зап. ТГУ. Тарту, 1970. Вып. 251. С. 92-203; Пярли Ю. К. Поэзия А. С. Пушкина в Эстонии. 1880-1940: Дисс. на соиск. учен. степ. канд. фил. наук. Тарту, 1987. ^Назад

² См.: Исаков С. Г. Указ. соч. С. 93-98. ^Назад

³ Ср., например: "Юбилейные статьи - в основном компиляции или прямые пересказы русских источников. Размытость, неопределенность в оценках пушкинского творчества объясняется своеобразной трактовкой Пушкина в русской критике конца ХIХ века, где трудно провести четкую границу между либеральной и официозной оттенками" (Пярли Ю. К. Указ. соч. С. 35). ^Назад

⁴ См.: Aleksandr Sergejevits Pu?kin // Eesti Postimees. 1880. Nr 32. 6. aug. Lk 1; nr 33. 13. aug. Lk 1; nr 34. 20. aug. Lk 1; nr 35. 27. aug. Lk 1. ^Назад

⁵ Указ. соч. Nr 33. 13. aug. Lk 1. ^Назад

⁶ Jakobsoni vastus // Eesti Postimees. 1880. Nr 32. Lk 1. ^Назад

⁷ Там же. ^Назад

⁸ См. об этом: Eesti ajakirjanduse teed ja ristteed. Tartu; Tallinn, 1994. Lk 174-176. ^Назад

⁹ Ср.: "K?ige iseloomulikum ?hele osale tolleaegsest perioodikast on see, et avalikult kiidetakse - ?listatakse isevalitsust ja isakese-tsaari armastavat suhtumist eesti rahvasse, selle varju taga aga p??takse m?rkamatult s?ilitada ja ehk ka edasi viia "eesti asja"..." (Там же. Lk 175). ^Назад

¹⁰ Aleksander Sergejevits Pu?kin // Virulase lisa. 1887. Nr 4. Lk 56-60; Pu?kin // Meelejahutaja. 1887. Nr 7. Lk 52; J. J-r <J?gever, J.> Aleksander Sergejevits Pu?kin (1799-1837) // Oma maa. 1887. Nr 2-3. 25. veebr. Lk 117-118. ^Назад

¹¹ Катков М. Н. Заслуга Пушкина (5 июня 1880 года) // Русский вестник. 1880. N 6. С. 405-409. ^Назад

¹² Там же. С. 405. ^Назад

¹³ Там же. С. 408. ^Назад

¹⁴ Там же. С. 409. ^Назад

¹⁵ Там же. С. 405. ^Назад

¹⁶ См. сб.: Памяти Пушкина: Торжественное заседание Учено-Литературного Общества при Императорском Юрьевском университете 23 мая 1899 года. Юрьев, 1899. С. 15. ^Назад

¹⁷ Aleksander Sergejevits Pu?kin // Virulase lisa. 1887. Nr 4. Lk 56-60. ^Назад

¹⁸ Там же. С. 56. ^Назад

¹⁹ Шмурло Е. Ф. Пушкин в развитии нашего самосознания // Памяти Пушкина: Торжественное заседание Учено-Литературного Общества при Императорском Юрьевском университете 23 мая 1899 года. Юрьев, 1899. С. 15. ^Назад

²⁰ Aleksander Sergejevits Pu?kin //Virulase lisa. 1887. Nr 4. Lk 60. ^Назад

²¹ A. J. <J?rgenstein, A.> Aleksander Sergejevits Pu?kin // Linda. 1899. 25. mai. Lk 363-366. ^Назад

²² Там же. С. 366. ^Назад

²³ См. о нем: Tuglas F. Ado Grenzsteini lahkumine (P??tukid meie ajakirjanduse ja tsensuuri ajaloost). Tartu, 1926. ^Назад

²⁴ См. об этом, напр.: Там же. С. 22-23. ^Назад

²⁵ См. об этом: Eesti ajakirjanduse teed ja ristteed. Tartu; Taliinn. 1994. Lk 189-190. ^Назад

²⁶ A. S. Pu?kin // Olevik. XVIII aastakaik. 1899. Nr 20. 18. mai. Lk 457. О предполагаемом авторстве А. Гренцштейна см.: Исаков С. Г. Указ. соч. С. 125. ^Назад

²⁷ Tuglas F. Ado Grenzsteini lahkumine. Paatukid meie ajakirjanduse ja tsensuuri ajaloost. Lk 27. ^Назад

²⁸ A. S. Pu?kin // Olevik. 1899. Nr 20. 18. mai. Lk 457. ^Назад

²⁹ Aleksander Pu?kini s?ndimise 100-aastane m?lestusp?ev // Postimees. 1899. Nr 113. 26. mai. Lk 2. ^Назад

³⁰ Шмурло Е. Ф. Пушкин в развитии нашего самосознания. С. 116-121. ^Назад

³¹ Aleksander Pu?kini s?ndimise 100-aastane m?lestusp?ev // Postimees. 1899. Nr 113. 26. mai. Lk 2. ^Назад