ИЕРОНИМ ЯСИНСКИЙ: ЛЕА ПИЛЬД Рецензируя роман Иеронима Ясинского «Старый друг», Н. К. Михайловский писал: «В последних книжках Вестника Европы (сентябрь и октябрь) напечатано начало и продолжение романа г. И. Ясинского (Максима Белинского) Старый друг. В герое докторе, акушере Ворошилине узнается знакомое лицо. Доктор жаден и склонен сплетничать < > подводит какую-то сложную махинацию в расчете на то, что Гранковский <главный герой романа. Л. П.> нуждается в деньгах < > Это при условии внешнего сходства портрета, пахнет клеветой или диффамацией < > Пасквиль за последнее время разросся в нашей литературе сверх всякой меры. Психология пасквилянта во всяком случае достойна некоторого внимания. < > Может быть, пасквилянт бывал в доме своей жертвы, ел ее хлеб, пользовался ее услугами, вел с ней интимные задушевные разговоры < > Правда, это, в лучшем случае, предательство, низость которого пропорциональна прежней близости отношений, но низости пасквилянт, конечно, не испугается»1. А вот выдержка из рецензии другого критика, характеризующего облик Ясинского-литератора: «Безнравственно и бесчестно в человеке только полное отсутствие всякой веры, всякой религии, всякого убеждения < > кто меняет свое знамя, как светский франт перчатки тот ренегат; кто далее отступает от своих прежних богов страха ради иудейска тот ренегат < > кто, наконец, на старости лет < > внезапно начинает вилять и двусмысленничать, так чтобы и душу спасти и черту угодить тот ренегат и кроме того трус »2 Оба приведенных высказывания относятся ко второй половине 1880-х гг. Речь идет о писателе, приближающемся к своему сорокалетию и к 20-летней годовщине литературной деятельности. В какой-либо определенной картине мира, равно как и моральной устойчивости здесь Ясинскому отказано. И у Михайловского, и у Протопопова, и у многих других литературных критиков, которые описывали литератора Ясинского в сходных выражениях, были для этого реальные основания. Однако представление о своем месте в литературе и о целях художественного творчества у Ясинского все-таки были. Целенаправленно выстроить свою литературную позицию писатель впервые пытается в 1884 г. Это год известной полемики в киевской газете «Заря» полемики, в которой участвовали Ясинский, Н. Минский, киевский профессор Федор Герасимович Мищенко и еще некоторые лица. В историю литературы полемика вошла как одна из первых манифестаций предсимволистского эстетизма. Ясинский в ходе газетной баталии резко осудил тенденциозное искусство и провозгласил себя приверженцем самоценной красоты3. Однако довольно скоро стало ясно, что приоритетом для Ясинского являются не мировоззренческие или эстетические искания. Более всего его волновало, какими способами можно установить контакт с широкой читательской аудиторией и достичь не просто литературной известности, а подлинного литературного успеха. На первый план выдвинулись вопросы литературной тактики: как дифференцировать читательскую массу, на какие социальные группы читателей ориентироваться, как вести себя с различными группами читателей, в каких периодических изданиях печататься, как поступать с литературными противниками и критиками, не приемлющими писаний Ясинского, как обрести литературную независимость. И даже вопросы, казалось бы, сугубо литературно-эстетические (на какие темы писать, как выстраивать сюжет, каким прозаическим жанрам оказывать предпочтение) постепенно превратились у Ясинского в тактико-поведенческие. Литературные критики 18801890-х гг. часто указывали на зависимость манеры письма Ясинского от французского натурализма и, ближайшим образом, от Золя. Ясинский действительно был сильно увлечен творчеством Золя и натурализмом в конце 1870-х начале 1880-х гг., написал о родоначальнике натуралистического направления в литературе несколько статей, перевел некоторые его произведения и продолжал переводить их также в 1890-е гг.4 В 1884 г. интерес к собственно творческому методу Золя заменился у Ясинского пристальным вниманием к способам установления контакта с читателем и приемам достижения Золя писательского успеха. В январе 1884 г. все в той же газете «Заря» Ясинский пишет рецензию на только что переведенный им роман «Наслаждение жизнью». Наряду с характеристикой героев этого романа мы находим здесь такие, например, рассуждения: «Золя пишет не для любителей, не для немногих только ценителей изящного; он имеет в виду чиновников, купцов, банкиров, адвокатов, судей, священников, даже рабочих, мясных торговцев, грамотных прачек, учителей, докторов, провинциальных помещиков < > Уменье привлечь толпу вот в чем секрет успеха Золя. Талант несравненно больший, чем он: Флобер никогда не умел этого»5. В этом высказывании приоритеты четко разграничены. Флобер, чье творчество связано для Ясинского с рафинированным эстетизмом и узким кругом читательской аудитории (а именно Флобер являлся для писателя центром притяжения уже в конце 1870-х в кружке князя Урусова и в середине 1880-х в киевском литературном кружке «Новые романтики»), как образец для подражания фактически отвергается. Золя, чей художественный метод уже не является чем-то новым в литературе, для автора статьи гораздо ближе, потому что французский натуралист умеет формировать широкую и разнородную по составу аудиторию читателей. На протяжении последующей творческой деятельности Ясинский всегда будет ориентироваться на чрезвычайно широкий и многосоставный круг читателей, но редко будет обращаться к интеллектуальной элите. В этой же статье обращалось внимание на излюбленный Золя тип персонажей: «Его Полина, простая, добрая девушка. Он <Золя. Л. П.> знает, что толпа, которая состоит из разнородных элементов и из людей разных партий, может сочувствовать только таким обобщенным героям и героиням < > Одна из особенностей настоящего романа это его психологичность. Ни в одном из предыдущих своих романов Золя не возвышался до такой силы и до такой глубины душевного анализа»6. Психологизм Золя (интерес к характерам «простых», «обыкновенных» людей и всесторонний анализ таких характеров) увиден сквозь призму собственной прозы. Хотя героями Ясинского чаще всего являются не альтруисты (как Полина у Золя в «Наслаждении жизнью»), а «маленькие» люди, одержимые манией величия, разрушительно действующие на самих себя и на окружающих, тем не менее, для писателя важно, что литературная тактика Золя предполагает выбор персонажей, похожих на человека из «толпы». По справедливому замечанию критика К. П. Медведского, герой произведений Ясинского «обыкновенный человек», и интересуют писателя «темные стороны» характеров заурядных людей: «Г. Ясинский часто изображает порок; изображает тонкими определенными штрихами, дающими возможность в деталях рассмотреть всю структуру порока < > Результаты подобного художественного беспристрастия блестящие. Вы разглядываете все нити, вы убеждаетесь, что порок ужасен не теми аляповатыми сторонами, которые вдохновляют красноречие моралистов, но теми микроскопическими зародышами, которые гнездятся в каждом человеке, и которым так не много нужно, чтобы развиться и заполнить всю душу»7. С описанным типом персонажей хорошо сочетаются излюбленный Ясинским механизм построения сюжета и выбор прототипов героев. Сюжеты множества повестей и рассказов писателя имеют реальные, документальные источники: они почерпнуты из газет (репортажи из зала суда, описания чрезвычайных происшествий стали, например, фактической основой романов «Ординарный профессор»8 и «По горячим следам»9), являются откликом на скандальное политическое событие (роман «Под плащом Сатаны»10 написан непосредственно после разоблачения Азефа). Сюжеты этих произведений рассчитаны на скандальный эффект в среде массового читателя. На сходный результат ориентирована и прототипическая структура персонажей. Восприятие текста Ясинского читателем представляло собой двухступенчатый процесс. Сначала происходило узнавание прототипов в весьма узком кругу посвященных (часто прототипами героев Ясинского являлись литераторы, которых он зло и вульгарно, без соблюдения должной литературной меры, пародировал). Затем появлялась статья того или иного возмущенного критика, на которую Ясинский непременно отвечал, завязывалась острая полемика. В процесс обсуждения произведения Ясинского вовлекались и непосвященные (читатели периодического издания). Одним из ранних примеров стремления писателя к обнародованию литературного скандала является его ответ на обвинения (по-видимому, устные) в пасквиле на редактора «Русской мысли» Бахметева в рассказе «Верочка» (1885) (рецензия на «Верочку» появилась в августовском номере «Русской мысли» за 1885 г.)11. В рассказе говорится о том, как некий мужчина зрелых лет по фамилии Трималов начинает сожительствовать с собственной племянницей и заставляет сильно страдать влюбленного в девушку молодого человека идеалиста, беспомощного перед жизнью мечтателя. Ясинский опубликовал в газете «Заря» «Открытое письмо читателю»12, где настаивал на том, что не имеет чести близко знать редактора Бахметева, поэтому все разговоры о том, что сотрудник «Русской мысли» якобы является прототипом его героя Трималова клевета13. На достижение литературной известности (посредством не только эпатажа читателей и литературного скандала, но и в ряде случаев открыто верноподданнического поведения по отношению к властям) направлена неоднократная смена эстетических и идеологических ориентиров у Ясинского (демократические симпатии в конце 1870 нач. 1880-х гг. и сотрудничество в журнале «Отечественные записки» под покровительством М. Е. Салтыкова-Щедрина14, эстетизм середины 1880-х и отрицание положений, провозглашенных Толстым в его «Исповеди», объявление натурализма единственно ценным и «вечным» художественным методом и отнесение к нему творчества Пушкина, наряду с собственными произведениями в «Литературных воспоминаниях» 1898 г.,15 учительство в духе Льва Толстого в книге «Этика обыденной жизни» (1898)16, злой памфлет на радикальное движение в романе «1 марта 1881» (1900)17, внезапный поворот к «большевизму» в 1917 г.18 и вступление в партию большевиков в 1920)19. Таким образом литературная тактика Ясинского была вполне осознанным, осуществленным около 1884 г., выбором литературного поведения и этим поведением определялась, преимущественно его литературная позиция. За Ясинским уже во второй половине 1880-х гг. закрепилась прочная репутация «пасквилянта» и «лицемера» (человека, не верящего ни в одну исповедуемых им эстетических или идейных доктрин и лишь меняющего «маски»). Репутация «лицемера» упрочивалась и в связи с тем, что между поведением Ясинского в литературе и самоописанием этого поведения постоянно существовало противоречие. Ясинский отрицал сходство между героями своих произведений и реальными лицами, с которых были списаны литературные персонажи. Даже несколько десятилетий спустя, в 1920-е гг., писатель упорно настаивал на размытости, неопределенности прототипической основы созданных им героев. Так, в машинописном варианте мемуаров «Роман моей жизни» Ясинский, касаясь скандала, вызванного появлением романа «Иринарх Плутархов» (1886), писал: «Роман даже в либеральном энциклопедическом словаре Павленкова признан был почему-то лучшим моим произведением, но тем не менее он не мог произвести благоприятное впечатление на пишущую братию. Присущая мне смешливость, а пожалуй и желчность моего пера в тех случаях, когда мне приходится изображать неискренность человеческих отношений и поступков, может быть в самом деле слишком проявили себя в этом романе, персонажи которого могли быть списаны только с натуры. Последнее обстоятельство особенно было поставлено мне в вину. Нужно заметить, что в Иринархе Плутархове нет ни одной сцены, однако, списанной с действительного происшествия < > я старался о слитности образов, дать тип, а не портрет. В силу этого герой мой Иринарх Плутархов стал похож на каждого из наших тогдашних и либеральных и консервативных критиков. А так как наиболее слабым и бездарным из них, но и самым надменным и высоко мнящим о себе газетчиком был некто Арсений Иванович Введенский, то и Скабичевский и Буренин и другие поспешили свалить на него, как на козла отпущения, все свои грехи и слабости, отвратные и смешные стороны, личного и общественного характера »20 Такая непоследовательность довольно серьезно раздражала и самого писателя, но гораздо сильнее задевало то, что выбранная тактика не приносит желаемых результатов. К концу 1880-х гг. приходит ясное понимание, что он так и не стал по-настоящему знаменитым писателем. В 1889 г. в журнале «Труд» Ясинский публикует роман «Трагики»21. В центре романа известный актер Тигринский (сценический псевдоним которого Тигр). Очевидна звуковая перекличка с фамилией Ясинский и смысловая аллюзия на псевдоним Ясинского (Максим Белинский). И актер (герой), и автор романа скрыто преувеличивают свои реальные творческие возможности. Герой, сопоставляя себя с сильным и величественным диким зверем, а автор с «великим критиком» (безусловно, здесь ощущаются и самоирония автора романа, и его отчетливая склонность к самобичеванию). Актер в романе скорбит о том, что «так и не стал главою школы». Ясинский в это время ясно осознает, что, конечно, не определяет движения литературы. Растет известность Чехова, очевидным для многих становится масштаб литературного таланта Лескова. К началу 1890-х гг. выясняется, что практически все ведущие участники киевского литературного кружка «Новые романтики» (во главе которого стоял в середине 1880-х гг. Ясинский) потерпели литературное или жизненное фиаско. Еще в 1886 г. умер С. П. Якубович, один из самых зрелых членов кружка (Ясинский посвятил его памяти повесть «Цветник» и напечатал во «Всемирной иллюстрации»)22, в 1889 г. умирает Максимилиан Галунковский, автор романа «Сожженные корабли»23. Продолжает печататься поэт Сергей Бердяев, однако, литературная репутация его не безупречна: сильно раздраженный антисемитскими выступлениями Бердяева Волынский назвал его в «Северном вестнике» «бесталанным стихоплетом с очевидными признаками нравственной невменяемости»24. Наконец, в марте 1892 г. умирает от чахотки Виктор Бибиков наиболее талантливый из всех молодых участников киевского кружка (автор романа «Чистая любовь», отдельное издание которого Бибиков посвятил своему литературному учителю Ясинскому). Общее разочарование Ясинского в современной литературной жизни отразилось даже в некрологе, посвященном ученику и другу Бибикову, где, в частности, сказано: «Может быть, из Бибикова выработался бы крупный талант: при жизни он не заявил себя с этой стороны»25. «Подведением итогов» становится роман «Лицемеры», опубликованный Ясинским в 1893 г. в журнале «Наблюдатель». Это своеобразный обвинительный акт: повествование о том, как безнравственная литературная среда губит начинающего и подающего надежды молодого писателя, который, впрочем, и сам высокой чистотой нравов не отличается. В романе отразились наблюдения Ясинского над судьбами печально кончивших «новых романтиков» и размышления над своей собственной литературной биографией. Главный виновник гибели прозаика Диодора Ивановича Засяткина (герой спроецирован, в основном, на Виктора Бибикова, но отчасти и на самого Ясинского) писатель Эммануил Давидович Апокритов. В этом персонаже отчетливо узнаваем прототип: Николай Семенович Лесков. С Лесковым Ясинский познакомился в начале 1880-х гг., первоначально оба литератора относились друг к другу довольно миролюбиво, однако через несколько лет между ними возник конфликт, как свидетельствует сам Ясинский в «Романе моей жизни», личного характера. Затем, в течение 1892 г., Лесков опубликовал целый ряд анонимных заметок в «Петербургской газете», где высмеял историческую и литературную некомпетентность Ясинского; его склонность искажать факты (как и следует полагать, Ясинский на все упреки отвечал печатно). Прочитав некролог Бибикова, написанный Ясинским, Лесков недвусмысленно упрекнул его в предательстве умершего друга и ученика: «Вчера (17 марта) в одной из петербургских газет напечатан некролог о скончавшемся молодом человеке, В. И. Бибикове, а в этом некрологе, между прочим, сказано следующее: Может быть, из Бибикова выработался бы крупный талант: при жизни он не заявил себя с этой стороны < > все это скорее всего просто надо отнести к той особой манере литературного неглиже, при посредстве которого живой друг в некрологе оказывает своему усопшему другу маленькую медвежью услугу»26. В романе «Лицемеры» подробно описана именно моральная, а не литературная ипостась Апокритова-Лескова. «Великий стилист» Апокритов основатель общества трезвости и сторонник вегетарианской системы питания. Тем не менее, его теоретические посылы почти никогда не осуществляются в реальности: «Апокритов снисходительно поглядывал на стол, обремененный яствами, вздыхал и говорил, работая ножом и вилкой: Прекрасные, удивительные, замечательные рябчики < > Ем, однако, не без угрызения, делаю, так сказать, исключение, плачу дань старому обычаю и многолетней привычке. Ах, разве нельзя было бы из репы, моркови или картофеля приготовить что либо подобное»27. К вегетарианству Лесков, по его собственному свидетельству, действительно относился с уважением. Однако для него первичным толчком к отказу от мясного рациона была не идейная причина, а физиологическая болезнь (ср., например, письмо Лескова к А. С. Суворину от 12 октября 1892 г.: «К вегетарианству я перешел по совету Бертенсона; но, конечно, при собственном моем к этому влечении. Я всегда возмущался бойнею и думал, что это не должно быть так»)28. Апокритов в романе также проповедует аскетизм и воздержание, отрицая необходимость «любовного идеала» в жизни человечества: «Надо себя ограничивать. Писатель должен быть аскетом» (111); «А любовный идеал спросил Диодор Иванович. А любовный идеал, сказал Апокритов, есть трын-трава. В грядущем обществе половой любви не будет. Любовного идеала нет совсем» (35). Исповедальный рассказ Апокритова демонстрирует, что в молодости он не просто далек был от подлинного аскетизма, но совершал глубоко безнравственные поступки. В данном случае нельзя просто сказать, что Ясинский искажает очевидность в угоду очередному памфлету. Порицающие чувственную любовь высказывания действительно встречаются в письмах позднего Лескова, а также в его художественных произведениях 1880-х гг. Хорошо известно также, что в молодости Лесков отнюдь не был приверженцем целомудренного отношения к женщинам. Искажение фактов лежит в другой плоскости. Ясинский деформирует до неузнаваемости реальную эволюцию Лескова: он пытается показать, что составные элементы нравственной проповеди Апокритова вторичны по своему происхождению. Их источник в нравственном учении Толстого. Действительно, и вегетарианское питание, и трезвенничество (во второй половине 1880-х гг. газеты писали об основании Толстым общества трезвости, именно потому Апокритов в романе основывает «Второе общество трезвости», первое, как он замечает, уже основано в Москве), и отрицание чувственной любви все это компоненты аскетического идеала Толстого, о котором тот впервые наиболее подробно рассказал в «Исповеди». Апокритов-Лесков это жалкая карикатура на Толстого. Тот разрыв, который существовал между основными положениями нравственной проповеди Толстого и его действительной жизнью, двуличие, в котором Толстого упрекали критики и публицисты (помещичья жизнь в Ясной Поляне и призыв к опрощению), Апокритов в романе Ясинского доводит до крайнего предела. Вместе с тем, в Апокритове-Лескове Ясинский видит и себя самого. Роман «Лицемеры» это не только обвинение литературной среде 1880-х гг., где отсутствуют подлинно «великие» писатели. Это еще и осторожное и вкрадчивое самопокаяние. В лавке ростовщика Хаврушина (двойника Апокритова) среди прочих антикварных вещей висит картина, на которой изображен блаженный Иероним, бичующий себя тройчаткой. Надо думать, что это аллюзия на автора. В литературной судьбе Лескова было некоторое сходство с литературной биографией Ясинского. Лесков был писателем с испорченной литературной репутацией и, как казалось Ясинскому, в 1880-е гг. он вдруг резко изменился: обратился к религиозно-моральной проповеди, начал писать рассказы о «праведниках». Внимание Ясинского привлек именно неожиданный поворот от тенденциозной «антинигилистики» к религиозности. Этот сдвиг был квалифицирован как прямое и рабское подражание Толстому и как сознательное лицемерие. С точки зрения Ясинского, религия и мистика это анахронизм. Следовательно, Лесков двурушничает, копирует поведение Толстого (при этом сильно упрощая и вульгаризируя его), чтобы реабилитировать себя в глазах критиков и читателей. Для главного героя романа писателя Диодора Засяткина (в образе которого довольно много автобиографических черт) «Исповедь» Толстого оправдывает его собственные дурные поступки: «Писатель должен все испытать, страдать великими страданиями, болеть великими пороками, искупить свои грехи добродетелями, вдруг воссияв всему обществу, если не целому миру, ярким светочем, наподобие графа Толстого» (120). Содержание религиозно-нравственного учения Толстого Ясинского никогда не привлекало. Однако сам факт внезапного мировоззренческого сдвига и его мощного влияния на читательскую аудиторию был для писателя необычайно интересен. В статье «Граф Лев Толстой»29 Ясинский, сопоставляя скачкообразную эволюцию Толстого с внезапным поворотом к религиозности Гоголя, пытается разобраться в том, чем привлекает современного интеллигента толстовская неожиданная «смена масок»: «Гоголь религиозен и мистик, а Толстой скорее рационалист и громит обрядность < > Гоголь был не столь образован, как гр. Толстой, который, как видно из его замечательной исповеди, проник даже в тайны спектрального анализа, а недавно изучил еврейский и китайский языки < > На все свое время, и гр. Толстому нельзя было бы сказать новое слово в той заманчивой области, в которой ныне витает его мысль, если бы он пошел по стопам Гоголя. Во всяком случае, так или иначе, властелином дум современного общества является граф Лев Толстой и недаром малейшая черта его жизни интересует всех и публику, и литераторов, и художников < > Граф Лев Толстой в этих трех словах вся духовная жизнь нынешней интеллигенции, которая сама не знает, чего она хочет»30. Знаменательно, что слово исповедь, которому предшествует эпитет «замечательная», в приведенном высказывании не закавычено. То есть речь идет не о тексте Толстого, а самом факте исповедальности, публичном признании перед всеми в своем ошибочном, порочном, по Толстому, образе жизни. Ясинского восхищает яркость и сила индивидуальности Толстого, его способность заставить себя слушать огромную аудиторию. Толстой лишь учитывает направленность интересов современного интеллигента (поэтому изучает спектральный анализ, еврейский и китайский языки). Цель же и сущность того, что проповедует Толстой, так же не ясна ему самому, как и восхищающейся им публике («сама не знает, чего хочет»). Толстой «великий человек», «сильная личность», проповедник, подчиняющий себе толпу. Очевидно, что личность Толстого воспринимается, в первую очередь, сквозь призму текстов Ницше. О том, что Ясинский (хорошо владевший основными европейскими языками) был знаком с произведениями Ницше, свидетельствует его повесть «Учитель» (1886), в которой находим реминисценции и цитаты из «Так сказал Заратустра»31. В целом ряде произведений второй половины 1880-х нач. 1890-х гг. Ясинский изображает несостоявшихся «великих людей» персонажей, одержимых манией величия и комплексом неполноценности (романы «Великий человек», «Иринарх Плутархов», «Трагики»). Во многом романы автобиографичны: комплекс «великого человека» был присущ и самому Ясинскому. Ницшеанизированный Толстой послужил Ясинскому моделью для конкретизации своего литературного пути. Частая смена идейно-эстетических ориентиров и тяга к исповедальности (потребность публично каяться в своих литературных и личных грехах) это две константы творческой биографии Ясинского вплоть до последних его произведений (включая известные мемуары «Роман моей жизни», опубликованные в 1926 г.)32. Как свидетельствуют публикации Ясинского начала ХХ в., Ницше для него определенно представляет центр и средоточие современной культуры. В Ницше Ясинский видит, в первую очередь, великого «нигилиста», отрицателя идеологий, систем, теорий, тесно связанного с русской культурной традицией: «Ницше блестящий нигилист, приведший в своих сочинениях в систему все действительно отрицательные веяния ХIХ века. России было суждено стать колыбелью нигилистического индивидуализма»33. Однако ницшеанский нигилизм для Ясинского приобретает чересчур узкий, откровенно личный, можно даже сказать «литературно-домашний» оттенок. Стыдливое и часто непоследовательное (боязливое) «ницшеанство» Ясинского, его «половинчатый» индивидуализм, прикрываемые авторитетом Толстого, проявляются большей частью в литературном быту. Литературно-бытовое ницшеанство не перерастает в эстетическое и мировоззренческое credo, потому что Ясинский никогда не стремился (а может быть, просто не решался стремиться) к построению четкой эстетической картины мира и мало занимался теоретическими вопросами строительства культуры. Тем не менее, следует вспомнить, что именно в творчестве Ясинского зародились в 1880-е гг. первые предсимволистские темы. Именно он возглавил в Киеве литературный кружок «Новых романтиков»34, где почитали Тургенева, Флобера, Бодлера. Однако литературное новаторство не пошло в его творчестве по пути углубления и последующих открытий ни в области поэтики, ни в сфере сюжетно-тематических построений. Видимо следует предположить, что писателю Ясинскому был присущ страх перед большой культурой, поэтому столь притягательным стало для него переиначенное в его сознании и внедренное в литературный быт ницшеанско-толстовское «отрицание». 1 Н. М. <Михайловский Н. К.> Дневник читателя // Северный Вестник. 1887. № 11. С. 143146. Назад 2 Протопопов М. Пустоцвет // Северный Вестник. 1888. № 9. С. 70. Назад 3 Минц З. Г. Статья Н. Минского «Старинный спор» и ее место в становлении русского символизма // Блоковский сборник IX. Тарту, 1989. С. 4457. Назад 4 Cм.: О. И.
<Ясинский И. И.> Эмиль Зола и Клод Бернар. Рец. на кн.:
Зола Э. Парижские письма. LII. Экспериментальный роман //
Слово. 1879. № 10. С. 152154; Белинский Максим
<Ясинский И.> Эмиль Зола и его новый роман // Наблюдатель.
1885. № 11. С. 5669; Ясинский И. Эмиль Зола
как романист. Критический очерк // Зола Э. Ругоны-Маккар. СПб., 1894.
Т. 1. С. XIIIXXIV; Ясинский И. Примечания
переводчика [к письму Э. Зола «К молодежи»] // Всемирная
иллюстрация. 1896. Т. 55. № 9.
С. 22. 5 М. Б. <Ясинский И.> По поводу нового романа Золя // Заря. 1884. 20 янв. № 16. С. 1. Назад 6 Там же. Назад 7 Медведский К. П. Современные литературные деятели. И. И. Ясинский // Исторический вестник. 1893. № 5. С. 413. Пристрастие Ясинского к анализу «темных» сторон человеческой души, безусловно, сближает его с Достоевским. Однако «подражание» Достоевскому это, скорее, характеристика имплицитной поэтики произведений Ясинского и в гораздо меньшей степени литературной тактики, осознанного выстраивания писателем своего поведения в литературе. Назад 8 Ясинский И. Ординарный профессор. СПб., 1897. Назад 9 Ясинский И. По горячим следам. Роман // Труд. 1892. № 18. Назад 10 Ясинский И. Под плащом Сатаны. СПб., <1911>. Назад 11 <Б. п.> Русские журналы // Русская мысль. 1885. № 8. С. 7476. Назад 12 Ясинский И. Открытое письмо читателю // Заря. 1885. 1 сент. № 191. С. 2. Назад 13 По-видимому, речь идет о секретаре редакции «Русской мысли» Н. Н. Бахметьеве. Назад 14 Впрочем, «демократизм» Ясинского в начале его литературного пути тоже не был последовательным: в конце 1870-х гг. писатель сотрудничал в юмористическом журнале «Будильник», где публиковал произведения (прозу и стихи), весьма далекие от прогрессивных идейных тенденций. О сотрудничестве Ясинского в «Отечественных записках» см.: Башкеева В. Беллетристика И. И. Ясинского и основные тенденции прозы «Отечественных записок» 80-х гг. // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 1983. № 5. С. 6571. Назад 15 Ср.: Ясинский И. Литературные воспоминания (18781880) // Исторический вестник. 1898. № 2. С. 558. Назад 16 Ясинский И. Этика обыденной жизни. CПб., 1898. Назад 17 Ясинский И. 1 марта 1881. Роман // Ежемесячные сочинения. 1900. № 14. Назад 18 Ср.: «Выбитый из седла февральскою революциею, я был посажен в седло великим Октябрьским переворотом. Депутация от Кронштадтских матросов обратилась ко мне с просьбой приехать в крепость и прочитать лекцию о большевизме в ее литературном преломлении» (Ясинский И. Роман моей жизни. Л., 1926. С. 328). Назад 19 В архиве ИРЛИ сохранился «Анкетный лист» Ясинского, где обозначено время вступления его в партию большевиков июнь 1920 г. См.: Анкетный лист на имя Ясинского И. И. Всероссийская перепись членов РКП(Б). Рукопись и машинопись. 1922 г. // ИРЛИ. Ф. 352. Оп. 3. Ед. хр. 2. Л. 4. Назад 20 Ясинский И. Книга воспоминаний // ИРЛИ. Ф. 352. Оп. 1. Ед. хр. 9/1. Л. 766767. Назад 21 Ясинский И. Трагики. Роман // Труд. 1889. Т. I. № 15. Назад 22 Ясинский И. Цветник. Рассказ // Всемирная иллюстрация. 1886. Т. XXV. № 1315. Назад 23 Галунковский М. Сожженные корабли // Труд. Т. III. № 1718; Т. IV. № 1921. Назад 24 Волынский А. Литературные заметки // Северный вестник. 1890. № 3. С. 123. Назад 25 Ясинский И. Виктор Бибиков: (Некролог) // Новое время. 1892. 17(29) марта. № 5765. С. 3. Назад 26 Б. п. <Лесков Н. С.> Цицерон с языка слетел: (Новый опыт литературного неглиже) // Петербургская газета. 1892. 18 марта. № 76. С. 2. Назад 27 Ясинский И. Лицемеры. СПб., 1894. С. 75. В дальнейшем тексте ссылки на это издание с указанием в скобках страницы. Назад 28 Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11 т. М., 1958. Т. 11. С. 517. Назад 29 М. Б. <Ясинский И.> // Всемирная иллюстрация. 1888. Т. 39. 19 марта. № 12. С. 235. Назад 30 Там же. Назад 31 См.: Нымм Е. «Новый человек» в повести И. Ясинского «Учитель» (1886) // Блоковский сборник XV: Русский символизм в литературном контексте рубежа XIXXX вв. Тарту, 2000. С. 90107. Назад 32 Ясинский И. Роман моей жизни. Л., 1926. Назад 33 Б. п. <Ясинский И.> Нравственность и безнравственность // Ежемесячные сочинения. 1902. № 2. С. 151. Назад 34 О кружке «Новых романтиков» см.: Минц З. Г. «Новые романтики» (к проблеме русского пресимволизма) // Тыняновский сборник: Третьи Тыняновские чтения. Рига, 1988. С. 144158. Назад
(*) Блоковский сборник XVI: Александр Блок и русская литература первой половины ХХ века. Тарту, 2003. С. 3651. Назад
© Л. Пильд, 2003. Дата публикации на Ruthenia 22.08.2003. |