ВВЕДЕНИЕ^*

В 1902 году В. Каллаш, рецензируя издания произведений Жуковского и литературу о нем в брошюре «Жуковско-гоголевская юбилейная литература», писал, что, несмотря на обилие изданий, до сих пор отсутствует полная научная биография писателя. Спустя сто лет положение в науке о русской литературе, конечно, изменилось. Но творческая биография Жуковского, соответствующая современному уровню знаний о нем, пока остается актуальной задачей для исследователей.

В истории русской литературы Жуковский занимает хронологическую позицию между Державиным и Карамзиным, с одной стороны, и Пушкиным — с другой. Эта «промежуточность» наложила отпечаток на сформировавшийся в сознании уже младших современников и позднейших литературоведов облик писателя. Творчество Жуковского заполняет собой промежуток между окончанием активной писательской деятельности Карамзина и началом поэтического восхождения молодого Пушкина (точнее — моментом передачи ему лиры «побежденным учителем»). Благодаря такому характерному искажению перспективы из сферы изучения исключаются все те линии в творчестве Жуковского, которые не ведут прямо к Пушкину, которые не могут быть названы «магистральными». Литературная актуальность его ограничивается эпохой 1800–1810-х годов. Произведения более поздние — 30–40-х годов — вплоть до последнего времени не были изучены.

Но причины перспективных искажений объясняются в случае Жуковского не только «пушкиноцентричностью» русского литературоведения. Можно обнаружить и внутренние причины: в 1820-е годы Жуковский, до того находившийся на вершине своей литературной славы, меняет стратегию поведения и фактически на несколько лет уходит из литературы. Его возвращение приходится на начало 30-х годов: в другую литературу возвращается другой писатель. Поздний Жуковский — 30–40-х годов — также не описан, потому что системное описание обновленной творческой системы писателя невозможно без системного описания более раннего ее этапа. Эволюция творческого метода и литературной стратегии выявляется только в процессе сопоставления с предшествующими периодами творчества и может быть описана на фоне предшествующего кризиса.

Таким образом, в центре наших интересов оказывается творчество Жуковского от его писательского дебюта в 1802 году до середины 1820-х. В течение 1800-х годов, по нашему мнению, происходит выбор Жуковским своего жизненного поприща: он отказывается от роли сугубо «частного человека» и делает выбор в пользу литературных занятий. Определение социального и культурного амплуа требует от Жуковского осмысления писательства и фигуры писателя. В соответствии с формирующейся концепцией молодой поэт определяет поведенческую и творческую стратегию, определяет принципы социокультурного поведения писателя.

Следующее десятилетие — это период наибольшей востребованности и наибольшей поэтической активности Жуковского. «Звание» поэта становится для него предметом постоянной рефлексии. После бурного взлета 1812 года (благодаря, с одной стороны, балладе «Светлана» и «Певцу во стане русских воинов» — с другой) Жуковский фактически становится первым русским поэтом. Свой статус в культуре он воспринимает как обязанность, которой должен быть достоин. По нашему мнению, он формирует свой писательский облик, руководствуясь этическими принципами: именно нравственный критерий определяет достоинство поэта. Собственное творчество и писательское поведение Жуковский оценивает по этому критерию.

Читательское признание идет почти параллельно с признанием официальным: поэт приглашен ко двору для чтения своих сочинений, иждивением императрицы Марии Федоровны изданы «Певец…» и позднее — послание «Императору Александру». В середине 1810-х Жуковский принимает первую придворную должность, с которой начнется его длительная и внешне вполне успешная придворная карьера. Выходят очередные собрания «Стихотворений Василия Жуковского», которые представляют читателям известного и популярного поэта. Однако уже в конце 1810-х годов Жуковский меняет линию поведения — он все меньше принимает участие в жизни словесности, погружается в педагогические занятия. Уменьшается число публикуемых произведений — многие принципиальные тексты печатаются «для немногих», в альманахе «Für wenige». Примечательным образом это изменение писательской позиции совпадает с началом критической кампании против «балладника» в журналах. Почти полностью Жуковский замолкает во второй половине 1820-х, когда личные утраты (смерть Марии Мойер, Карамзина, Александры Воейковой, судьба братьев Тургеневых) усиливают ощущение творческой пустоты, исчерпанности поэтических возможностей.

В основном эти биографические и творческие события были описаны в литературоведении. Центральные для Жуковского тексты — баллады, элегии, послания (дружеское и «высокое») — были исследованы и имманентно, и контекстуально. В нашей работе мы предполагаем иную расстановку акцентов — нас будут интересовать не отдельные тексты, а межтекстовые взаимодействия, не поэтика отдельных текстов, а творческая стратегия Жуковского, выстраивание им собственной поэтической системы.

С этой целью мы обратимся к анализу не только известных произведений, традиционно рассматриваемых как принципиальные для автора («Сельское кладбище», «Певец во стане русских воинов», «Невыразимое», идиллии, баллады 1814–1818 годов), но и маргинальных жанров — прежде всего «домашней», дружеской, шуточной поэзии. В ее круг входят три поэтических «цикла» — «долбинские стихотворения» 1814 года, арзамасские тексты, принадлежащие перу Жуковского (протоколы, послания) и «павловские послания» 1818–1820 годов. В них Жуковский высказывает многие принципиальные для себя этические и эстетические идеи, а также формирует, на наш взгляд, своеобразную «литературную личность», «маску», которая до сих пор не была объектом научного анализа. Кроме того, в стихотворениях названных групп обнаруживаются глубокие связи с программными произведениями Жуковского. Как нам представляется, описание соотнесенности «высокого» и комического на уровне жанра, поэтики и поведенческих стратегий — до сих пор не осуществленное исследователями — значительно дополнит очерк творчества писателя.

Описание сложной поэтической системы Жуковского, формирующейся на пересечении разных жанровых и стилевых традиций, невозможно без изучения поведения Жуковского-писателя¹. И здесь, очевидно, мы придем к констатации любопытного явления — Жуковский понимает свое место в литературе как промежуточное. В своем поведении, и житейском, и литературном, он ориентируется на Карамзина, который является высшим авторитетом для младшего писателя. Одновременно по отношению к более «младшему» — Пушкину — он выступает с позиции наставника, старшего товарища. Отход от активной литературной деятельности в середине 1820-х, как мы хотим показать, связан, в том числе, и с пониманием Жуковским культурных и литературных изменений. Эти изменения обусловливают смену личных поведенческих стратегий.

Работа над переводом «Шильонского узника» в 1821–1822 годах — это последний отклик Жуковского на злобу литературного дня. Перевод из Байрона был встречен читателями с единодушным восхищением, но популярность перевода продолжалась недолго — ее унаследовала русская романтическая поэма. С этого момента творческие пути Жуковского и магистральное направление литературного развития в России расходятся. Творчество Жуковского не вписывается в рамки романтического направления, о чем явно свидетельствует его репутация в критике 1820-х годов. Культивирование собственного творческого метода приводит Жуковского к отказу от поэзии и поиску иного культурного амплуа. В нашей работе мы хотим раскрыть особенности этого процесса.

Первая глава диссертации посвящена, в основном, месту элегии «Сельское кладбище» в ранней биографии и творчестве Жуковского. Помещение элегии в более глубокий контекст и анализ истории ее создания позволяют уточнить не только особенности поэтики элегии, но по-иному оценить соотношение «жизни» и «поэзии» в мировоззрении молодого поэта.

Во второй главе мы обратимся к ранним произведениям Жуковского и к проблеме выбора — как творческого, так и биографического. Уже в эти ранние годы, в первой половине 1800-х годов, становится очевидна основная черта его творческой личности — сознательный характер поиска, целенаправленность жанровых экспериментов. Выстраивая свою писательскую биографию, Жуковский часто возвращается к своим замыслам и произведениям: сохранившие актуальность для автора темы и сюжеты получают новое творческое воплощение. В этом случае мы можем наблюдать явление «дублетности», которая составляет отличительную особенность художественного метода нашего героя.

Временем славы и признания становятся для Жуковского 1812–1814 годы. В третьей главе работы, посвященной произведениям этих лет, рассматриваются особенности автоконцепции писателя и эволюция его представлений о творчестве — как социальном бытии и как метафизическом явлении. Особенно важным нам представляется изменение представлений Жуковского о славе, религиозно-спиритуальное ее осмысление, которое отражает эволюцию писательской концепции.

Баллады Жуковского, «личный» жанр поэта, были поставлены им в центр собственного художественного мира. В этом сказалась индивидуальная позиция писателя. Балладные эксперименты, анализу которых посвящена четвертая глава, представляли новый жанр как «открытое множество»: в поиске проявлялся эпический и лирический потенциал баллады, она вступала во взаимодействие с другими жанрами. Балладные эксперименты, как мы хотим показать, становились полемическим приемом в отношениях литературных группировок середины 1810-х годов.

Последняя, пятая глава содержит разбор трех комплексов стихотворений, которые ранее не рассматривались как художественное целое. Это «домашняя», шуточная и пародийная поэзия Жуковского. Контекстом ее рассмотрения в нашей работе стала биография писателя, а центральным аспектом — прагматика текстов. По нашему предположению, этот тип литературной продукции Жуковского являлся важным средством поэтического «жизнестроительства». Шуточные стихотворения и пародии отражают рефлексию поэта над своим творчеством. Особенно значимым произведением, с этой точки зрения, является «Подробный отчет о луне», в котором Жуковский суммирует свои поэтические находки и рефлексирует над своим методом (и над собственным образом «поэта/певца/балладника»).

В заключении, содержащем краткие итоги исследования, мы обратимся к позиции Жуковского-«наставника» и рассмотрим, в частности, его отношения с Карамзиным — учителем и безусловным литературным авторитетом для поэта, и Пушкиным — «учеником». Свое литературное и культурное поведение Жуковский строит по карамзинскому образцу. Модель своих отношений с Карамзиным он позднее перенесет на отношения с Пушкиным. Очерк их истории, на наш взгляд, необходим в описании литературной деятельности Жуковского 1802 — середины 1820-х годов.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹  Методологические предпосылки такого подхода мы находим в книгах Ю. М. Лотмана «Сотворение Карамзина» и «А. С. Пушкин: Биография писателя» (Лотман Ю. М. Карамзин: «Сотворение Карамзина». Статьи и исследования: 1957–1990. Заметки и рецензии. Л., 1997; Он же. Пушкин. Статьи и заметки: 1960–1990. СПб., 1995). ^Назад