 |
 |
 |
 |
|
Владимир Артемович Услышав о кончине Володи Туниманова, наш общий друг, японский русист, Такаси Кимура с горечью, но и с нескрываемым возмущением, сказал: «Почему вы, русские люди, так мало заботитесь о себе!». И он, конечно же, прав. Заботились бы мы о чем-то, заслуживающем большего внимания и заботы. Так ведь и это не часто. Я был свидетелем того, как тяжело переживал Володя уход друзей, единомышленников и собеседников: Л. И. Емельянова, А. М. Панченко, В. Э. Вацуро. Те, кто были свидетелями непринужденного общения этих собеседников, понимают — ничего подобного никогда и нигде не было и не будет. Чтобы попытаться себя утешить, можно, конечно, представить себе их, на время оторванных друг от друга, наконец вновь беседующими, подхватывающими шутки и метафоры друг друга, переводящими разговор вдруг не только в совершенно неожиданную, но и немыслимую плоскость. Однако это почему-то не утешает. Володя был одним из самых удивительных пушкинодомских эрудитов, но он не был кабинетным ученым, как многие из эрудитов. Будучи чрезвычайно обаятельным, общительным и жизнелюбивым человеком, он не был и светским человеком, что, казалось бы, вполне ему подходило бы. А был он истинным барином, русским барином, хотя и барином вообще, хоть бы и японским. От барина в нем вальяжность, неисчерпаемое дружелюбие, сибаритство, эпикурейство, душевное равновесие и лучезарная неторопливость, аристократизм, неооторжимый от иронической доброты к ближнему, пусть даже его недостойному. Я не встречал людей, способных такой ровной, заинтересованной любовью любить едва ли не все на свете, поскольку едва ли не все на свете представляло для него интерес. Трудно сказать, что он любил больше, людей или книги, но поскольку любви у него было немерено, то и вопрос лишается смысла. Конечно, книги и вообще культуру — старую, новую, русскую, западноевропейскую, японскую — он любил и понимал, как никто. К сожалению, он был одинок в своей поразительной погруженности в культуру русскую, понимании ее «до прожилок», и одновременном самом живом сопереживании культурам иных народов. Только барин и аристократ может себе позволить любить так страстно и так широко. Он был очарователен и в своем пристрастии к хорошему столу, к застолью, которое, впрочем, неотделимо от хороших друзей, от беседы и общения. Присущая ему мягкая ирония равно относилась к природе, плохой или хорошей, людям, близким или не очень, писателям, всегда разным, коньяку или вину, более чем неравноценным. Знаменательно, что Володю многие недолюбливали, но именно «недолюбливали», а не «не любили». Зато если его любили, то любили самозабвенно. Вс. Багно |
