ВЕЛИЧИЕ И ПАДЕНИЕ ИНФОРМАЦИОННОГО ПОВОДА

В. МИЛЬЧИНА

В статье «Поживки французских журналов в 1827 году» Петр Андреевич Вяземский описал ситуацию, знакомую всем газетчикам: мучительный поиск «информационного повода» и его счастливое обретение:

Парижские журналы имеют свое провидение. Когда голодная смерть угрожала им во всем ужасе своем, предстали им поживки неожиданные, которые, при других пособиях, менее значительных, поддерживали их существование, спасая от истощения. […] Жираф (а почему не Жирафа, как говорят во Франции?) […] был принят со всеми восторгами неожиданной радости и признательности за благодеяние в пору. Науки, искусства, промышленность, праздность, любопытство, корыстолюбие бросились к Жирафу и улаживали его в свою пользу. Журналы, академии, ресторации, театры, модные лавки праздновали его благоденственное прибытие, все по-своему и по обрядам, приличным каждому отделению. Литография спешила повторить изображение дорого гостя, хотя и не отвечающего понятиям о природе изящного. Его вшествие в Париж предано потомству, между прочим, в рисунке с означением благословенного числа, в которое оно совершилось, и с пародическим повторением слов, некогда сказанных в Париже в достопочтенную эпоху. Красавицы на щегольских нарядах своих носили подобие безобразного жирафа; музыка повторяла печальные прощания жирафа с родиною. О публике праздношатающейся и говорить нечего. Все звания: роялисты и либералы, классики и романтики, все возрасты из всех этажей высоких парижских хором толпами сходились к нему на поклонение. Журналы подстрекали любопытство и тщеславие парижан, сообщая в ученых изысканиях исторические и биографические черты поколения жирафа вообще и приезжего жирафа в особенности. Они говорили, что Моисей, вероятно видевший жирафов в Египте, упоминает, первый из писателей известных, о сем творении страннообразном; что жираф, в первый раз посетивший Европу, был выписан Юлием Цезарем из Александрии и показан римлянам на играх цирка; что с 1486 года не было жирафа в Европе и что ныне тысячи парижан могли бы поспорить в учености с Плинием, Аристотелем и Бюффоном, которые описывали жирафа за глаза и неверно передали нам его приметы. Парижане слушали, дивились, гордились счастливою долею своею и — глазея в ботаническом саду на знаменитую иноплеменницу — забывали, смешавшись в общей радости, что они разделены на левую и правую стороны, что парижская национальная гвардия распущена по домам, что журналы политические являются с белыми пропусками [по приказу цензуры]; потирая руки, говорили они с восторгом, что прекрасная Франция — целый мир, а единственный Париж — столица вселенной!¹

Собственно говоря, Вяземский сказал насчет превращения того или иного явления в сенсацию и «информационный повод» почти все, что нужно. Однако насчет самого повода — а именно парижской жирафы — можно сделать некоторые уточнения. Именно эта короткая «биография звезды парижских газет 1827 года» и послужит предметом настоящей заметки.

Маленькая жирафа-самка была послана Мехметом-Али, вице-королем Египта, в дар вступившему на престол в сентябре 1824 года французскому королю Карлу Х. Эта жирафа принадлежала к породе массаи, самой миниатюрной из разновидностей жирафов; максимальный рост взрослой особи этой породы равен «всего» четырем метрам, а не шести, как у представителей более крупной разновидности; «такую жирафу, в сущности, можно назвать карманной», — замечает современный историк, посвятивший «Жирафе Карла Х» целую книгу². Вице-король приказал охотникам поймать жирафу для короля Франции, с которым правитель Египта желал наладить добрые отношения (с тем, чтобы Франция не мешала турецкому паше и его союзнику египетскому вице-королю подавлять восставших греков). До этого Мехмет-Али и генеральный консул Франции в Александрии Дроветти уже отправляли в дар зверинцу Королевского ботанического сада экзотических животных, в частности, попугая и гиену, однако эти животные не шли ни в какое сравнение с жирафой — зверем, которого французы XIX века еще никогда не видели живьем (со времени предыдущего явления живой жирафы в Европе, при дворе Лоренцо Медичи, прошло около трех с половиной столетий). Охотники убили жирафу-мать в суданской пустыне возле Сеннара, а двухмесячного жирафенка-самку поймали для отправки на север. Осиротевшего жирафьего детеныша выкармливали верблюжьим молоком.

Путешествие жирафы в Париж длилось два с половиной года: сначала на спине верблюда, потом на борту фелуки по Нилу, потом на бригантине по Средиземному морю, и наконец «пешком» по дорогам Франции из Марселя в Париж. В Марсель корабль с жирафой на борту прибыл 23 октября 1826 года, после положенного карантина 18 ноября африканская гостья сошла на берег. Зиму жирафа провела в Марселе, где стала предметом оживленного внимания со стороны местных жителей (префект и его супруга устраивали «вечера с жирафой», куда приглашали только избранную публику, а когда африканскую гостью стали выводить на прогулку, это, естественно, вызвало ажиотаж среди толпы). Вопрос о способах доставки жирафы из Марселя в Париж: по суше, по рекам, по морю — был решен в пользу первого варианта, и 20 мая 1827 года жирафа в сопровождении молочных коров, чьим молоком она питалась, трех погонщиков, знаменитого естествоиспытателя Жоффруа Сент-Илера и конных жандармов, которые открывали и замыкали кортеж, двинулась в путь. Жирафа, чей рост к этому времени составлял 3 метра 70 сантиметров, была облачена в непромокаемую попону, украшенную французским гербом. На дорогу до столицы у жирафы и ее свиты ушел 41 день. 30 июня 1827 года состоялось торжественное вступление жирафы в Париж, а 10 июля ее доставили из парижского Ботанического сада в оранжерею королевской резиденции Сен-Клу, где этот живой подарок египетского паши был наконец представлен Карлу Х и всему королевскому семейству. Подарок королю очень понравился (что, заметим в скобках, никак не повлияло на внешнеполитическую позицию Франции и не помешало французскому флоту в октябре того же года принять участие в Наваринской битве, закончившейся полным поражением египетского флота). В тот же день жирафа водворилась обратно в Ботанический сад и немедленно стала любимицей всего Парижа. В течение июля 1827 года в Ботаническом саду возле ее вольеры побывало не менее 60 тысяч посетителей; жирафа стала героиней карикатур и песен, поэм и памфлетов. Во Франции появились трактиры «У Жирафы» и ожерелья à la giraffe (в подражание тому амулету, который перед отправкой в Европу повесил на шею жирафе египетский паша); модные цвета лета 1827 года получили название «цвет жирафьего брюха», «цвет влюбленной жирафы» или «цвет жирафы в изгнании». Появился способ завязывать мужские галстуки «на манер жирафы». Изображения жирафы украсили обои, посуду, мебель. Даже грипп, эпидемия которого обрушилась на Париж следующей зимой, был наречен «жирафьим гриппом». Англичанка леди Морган писала в книге «Франция в 1829 и 1830 году» (1830), что «элегантная новизна наряда жирафы и нравственное превосходство, которое приписывают ей французские естествоиспытатели, уравняли жирафу со львом, и мы сочли необходимым познакомиться с нею, ибо в противном случае рисковали сами остаться никому не знакомыми»³. На оппозиционных карикатурах того времени сам король Карл Х изображался в виде жирафы в треуголке, к которой в виде погонщика приставлен монах (намек на излишний клерикализм короля), а парижские остряки переделали сообразно моменту фразу, которую в пору возвращения Бурбонов в 1814 году вложил в уста будущего Карла Х, а тогдашнего графа д’Артуа один из его приближенных: «Во Франции ничего не изменилось, в ней лишь стало одним французом больше»; в 1827 году эта фраза обрела следующий вид: «Во Франции ничего не изменилось, в ней лишь стало одной жирафой больше» (именно на эту фразу намекает Вяземский, говоря о словах, «некогда сказанных в Париже в достопочтенную эпоху»).

Однако жирафомания продлилась недолго; она была столь же сильна, сколь и быстротечна. Спустя десять лет другой русский литератор констатировал в очерке «Париж в 1836 году»: «Почти в середине Ботанического сада вы можете увидеть живое свидетельство того, как скоро преходит слава. Бедный жираф! как теснились некогда вокруг него, как забыт, как уединенно расхаживает он теперь. Прежде дамы носили шляпки à la giraffe, одевались в материи à la giraffe, причесывались à la giraffe, короче — тогда весь Париж был à la giraffe, а теперь — сколько парижан, которые не знают даже, есть ли на свете жираф! Однако ж некоторые старички, хоть изредка, а посещают жирафа, впрочем, по причине эгоистической, желая знать, когда нужно надеть фланелевую фуфайку. Именно лекаря велели кутать жирафа в фланель во время неблагоприятной погоды, а потому для этих посетителей он служит некоторого рода термометром, все окрестные жители надевают фланелевые фуфайки в одно время с сироткою африканских степей. Я всегда истинно любовался на жирафа; он так высок, что коровы и буйволы, заключенные с ним в одной ограде, свободно проходят у него под животом. Недавно разнесся слух, что жираф очень нездоров, именно страдает тоскою по родине; но это совершенная неправда и выдумано злонамеренными людьми для уменьшения жирафова кредита; напротив, он сделался коренным французом, презрительно пожимает плечами, когда ему говорят о его варварской родине, не хочет и слышать об ней»⁴.

Эту точку зрения, впрочем, разделяли не все; в 1842 году Шарль Нодье сочинил для сборника «Частная и общественная жизнь животных» рассказ «Записки Жирафы из зоологического сада. Письмо к возлюбленному в пустыню», в котором, напротив, заставил Жирафу горько сожалеть о родных песках и возмущаться безрадостным краем, где триста сорок дней в году идет дождь и по всем дорогам текут отвратительные потоки грязи, наглые же аборигены смеют именовать этот край «прекрасной Францией»… Нодье использует Жирафу для сатирического «остранения» при изображении парижской жизни; Жирафа, например, приняла, Главный обезьянник за Палату депутатов, — да и как было не ошибиться, если увидела она вот что: «Люди, представшие моему взору, бросались вперед, подпрыгивали вверх, соединялись во множество мелких группок, скалили зубы, прерывали противников угрожающими криками и жестами и пугали их отвратительными гримасами. Большинство, казалось, желало только одного — как можно скорее возвыситься над своими собратьями, причем иные не гнушались ради этого ловко взбираться на плечи соседей»⁵.

Со времен прибытия Жирафы в Париж прошло полтора десятка лет, но Нодье все еще считает возможным обыграть зоологическую сенсацию предыдущего царствования, — инерция, прямо пропорциональная длине жирафьей шеи. Впрочем, хотя к 1842 году мода на Жирафу уже прошла, сама она была еще жива. Она умерла 12 января 1845 года, почти на двадцать лет пережив пору своего триумфа, когда она была главной «поживкой» французских газет.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Вяземский П. А. Эстетика и литературная критика. М., 1984. С. 91–92.

² Allin M. Zarafa, a Giraffe’s True Story, from Deep in Africa to the Heart of Paris. New York, 1998; фр. пер.: Allin M. La Giraffe de Charles X. Son extraordinaire voyage de Khartoum à Paris. Paris, 2000.

³ Morgan, lady. La France en 1829 et 1830. Paris, 1830. T. 1. P. 395.

⁴ Париж, Лондон и Лиссабон // Московский наблюдатель. 1837. Ч. 10. С. 359–360.

⁵ Иностранная литература. 1999. № 8. С. 110.

Кириллица, или Небо в алмазах: Сборник к 40-летию Кирилла Рогова. Содержание

Дата публикации на Ruthenia 8.11.2006.