АСТРОНОМИЯ И ЭМБЛЕМАТИКА:
ОБ ОДНОМ МОТИВЕ У ЛОМОНОСОВА

К. ОСПОВАТ

Недавняя работа известного автора (Рогов 2006) соотносит одические тексты Ломоносова, обычно рассматривавшиеся в несколько абстрактной перспективе истории стилей и жанров, с общими закономерностями эмблематического языка послепетровской эпохи, охватывавшего явления различных семиотических рядов. При внимательном наблюдении ломоносовских стихотворных текстов число этих рядов может быть умножено.

В заключительной части «Оды на день рождения … Елисаветы Петровны 1746 года» читаем:

Предведущая Урания
Возводит к верьху быстрый взор,
Небесны беги наблюдает
И с радостию составляет
Венец Tебе из новых звезд.

Предлагаемый императрице «венец из звезд» представляет собой вполне узнаваемый элемент эмблематической фигуры, восходящей к Апокалипсису и хорошо освоенной в русской панегирической культуре. Это «жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд» (Откр., 12, 1; об истории и значениях этой фигуры см. специальную работу: Погосян, Сморжевских 2002). Приведенные библейские строки прямо использовались Ломоносовым для восхваления императрицы в «Оде на прибытие из Голстинии и на день рождения великого князя Петра Феодоровича 1742 года февраля 10 дня»:

Я Деву в солнце зрю стоящу,
Рукою Отрока держащу
И все страны полночны с ним.
Украшенна кругом звездами,
Разит перуном вниз своим,
Гоня противности с бедами.

Упоминание в строках 1746 г. Урании («Астрономии», как поясняется в первом издании оды) указывает на определенный пласт источников эмблематической образности — природные феномены, обнаруженные при помощи естественнонаучных практик. На эти феномены распространяется следующая закономерность, более развернутого обоснования которой хочется ожидать в скором времени: «культурный пафос утилитаристского переживания “вещи” на другом уровне предстает нам специфическим кодом эмблематической культуры, позволяющим видеть неслучайный внутренний образ “вещи”, видеть просвечивающий сквозь призму эмблематических соответствий ее текст» (Рогов 2006, 26). Осознанием эмблематического потенциала небесных тел Ломоносов был в большой мере обязан панегирической традиции. Так, в «Описании… ворот… в честь… Елисавете Первой…», поставленных в конце 1742 г., упоминается и расшифровывается следующая композиция:

Звезды, называемыя Корона, под которыми Орел летит. Подпись: PULCHERRIMA MUNDI, то есть: КРАСНЕЙШАЯ В СВЕТЕ. Баснословы сказывают, что будто некогда Бахус умершей своей жене Ариадне из звезд сих зделал корону для ея безсмертной памяти. Сие созвездие стоит на полуночной стороне и называется у Астрономов Корона. Мы потому пристойно можем оную употребить в честь Российской империи, которой она сама себя приносит и не столько ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО ЕЛИСАВЕТУ ПЕРЬВУЮ украшает, сколько от EЯ ВЕЛИЧЕСТВА и славы ЕЯ сама украшение получает (Старикова 2005, 362).

Этот фрагмент (и, видимо, соответствующее ему изображение) находится в прямой связи с иконографией апокалиптической «жены», в околомосковской традиции изображавшейся с российским двуглавым орлом (см.: Погосян, Сморжевских 2002). Вместе с тем ссылка на «Астрономов» вводит упоминание вполне конкретного созвездия, ныне именуемого «Северной Короной» (Corona Borealis). Благодаря этому в нашем распоряжении имеется наглядный пример включения естественнонаучного знания в систему панегирической эмблематики (об аналогичных случаях в европейской практике см.: Ashworth 1991).

В силу нестершихся еще астрологических ассоциаций небесные тела должны были казаться особенно подходящим материалом для эмблематического переосмысления. Новая астрономия также не чуждалась его; образцом в этом отношении мог служить один из величайших европейских астрономов — Галилей. Посвящая тосканскому герцогу из династии Медичи трактат «Звездный вестник» («Sidereus nuncius», 1610), объявлявший об открытии четырех неизвестных спутников Юпитера, Галилей назвал эти спутники «Медицейскими звездами» и предложил видеть в них эмблему августейших добродетелей Козимо II и памятник его славе (см.: Biagioli 1993, 106–112): “in Cêlis lucida Sidera sese offerunt, quê tanquam linguê prestantissimas virtutes tuas in omne tempus loquantur ac celebrent [яркие звезды появляются на небесах, чтобы, как некие языки, провозгласить и прославить в вечности превосходнейшие твои добродетели]”. Подобно Галилею, Ломоносов в приведенных стихах предлагает императрице «венец из новых звезд», т. е. формулирует программу будущих астрономических открытий. Вне связи с апокалиптической символикой сходный мотив появляется в заключительных строфах «Оды, в которой ее величеству благодарение от сочинителя приносится … 1750 года», фактически варьирующих аналогичный сегмент оды 1746 г.:

В небесны, Урания, круги
Возвыси посреде лучей
Елисаветины заслуги,
Чтоб тамо в вечну славу ей
Сияла новая планета.

Обосновывая панегирическую ценность астрономического знания, Галилей ставит его в один ряд со словесностью:

Verum alii firmiora ac diuturniora spectantes, êternum summorum virorum prêconium non saxis ac metallis, sed Musarum custodiê et incorruptis litterarum monumentis consecrarunt. At quid ego ista commemoro? quasi vero humana solertia, his contenta regionibus, ulterius progredi non sit ausa; attamen longius illa prospiciens, cum optime intelligeret, omnia humana monumenta vi tempestate ac vetustate tandem interire, incorruptiora signa excogitavit, in quê tempus edax atque invidiosa vetustas nullum sibi ius vindicaret. In cêlum itaque migrans, clarissimorum Siderum notis sempiternis illis Orbibus eorum nomina consignavit, qui ob egregia ac prope divina facinora digni habiti sunt, qui una cum Astris êvo sempiterno fruerentur. [Иные же, заботясь о крепости и устойчивости, вверили вечную славу величайших мужей не камню или меди, но попечению Муз и нетленным творениям словесности. Но зачем говорю я об этом? Как будто ум человеческий, ограничившись этими пределами, не дерзал шагнуть дальше; между тем, превосходно понимая, что все памятники человеческие падут некогда силою бурь и веков, он смотрел вперед и измыслил знаки еще более нетленные, над которыми жадное время и завистливая старость не имели бы власти. Вознесясь на небеса, вечным сферам ярчайших звезд назначил он имена тех, кого счел из-за их необычайных и будто бы божественных деяний достойными пребывать в вечности вместе со звездами.]

В приведенных строках легко увидеть реминисценции из «Памятника» Горация (Сarm., III, 30); ср. в переводе Ломоносова (опубл. 1748):

Я знак бессмертия себе воздвигнул
Превыше пирамид и крепче меди,
Что бурный аквилон сотреть не может,
Ни множество веков, ни едка древность.

Как и в тексте Галилея, в русской одической традиции отсылки к «Памятнику» обозначали узловую для панегирических жанров соотнесенность творческой продукции со славой государства и монарха (см.: Алексеева 2005, 103–106; Пумпянский 2000, 197–205). В оде 1746 г. Астрономия входит в тот же «наук собор», что и Поэзия, характеризуемая словами оды Горация:

Парящей поэзии ревность
Дела твои превознесет,
Ни гнев стихий, ни ветха древность
Похвал твоих не пресечет <…>

Итак, посвящение к трактату Галилея открывало пути для стилистической и семантической интеграции естественнонаучной темы в общее поле панегирической символики. Вообще говоря, необходимость адаптировать материал своих исследований к культурному коду «придворного общества» составляла одно из главных условий существования европейской науки (точнее, «естественной философии», philosophia naturalis) начиная с позднего Возрождения. Как показывает современный исследователь, посвящение к «Звездному вестнику» ознаменовало начало придворной карьеры Галилея, сумевшего использовать свою профессиональную компетенцию в интересах более престижной аудитории и благодаря этому обеспечившего себе быстрый социальный рост и превосходство над собратьями по ученому цеху (см. Biagioli 1993). Аналогичные импульсы действовали и в петербургской Академии; так, астроном Ж. Н. Делиль в 1742 г. предлагал сообщить императрице о вновь появившейся комете, «comme de l’avis d’un bon présage pour sa gloire et l’élevation de son regne» ([как о хорошем предзнаменовании для ее славы и возвышения ее царствования] — цит. по: Пекарский 1870, 134). Показательно, что в те же годы Делиль стремился выйти из академического подчинения и добиться поста в непосредственном ведении императорского Кабинета (см.: Пекарский 1870, 133). Как мы надеемся показать в особой работе, в этом направлении разворачивалась также интеллектуальная и социальная карьера почти не занимавшегося астрономией Ломоносова.

ЛИТЕРАТУРА

Алексеева 2005 — Алексеева Н. Ю. Русская ода. Развитие одической формы в XVII–XVIII веках. СПб., 2005.

Пекарский 1870 — Пекарский П. История императорской Академии наук в Петербурге. Т. I. СПб., 1870.

Погосян, Сморжевских 2002 — Погосян Е., Сморжевских М. «Я Деву в солнце зрю стоящу…» (апокалиптический сюжет и формы исторической рефлексии: 1695–1742 гг.) // Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia. VIII. История и историософия в историческом преломлении. Тарту, 2002.

Пумпянский 2000 — Пумпянский Л. В. Об оде А. Пушкина «Памятник» // Пумпянский Л. В. Классическая традиция. Собрание трудов по истории русской литературы. М., 2000.

Рогов 2006 — Рогов К. Три эпохи русского барокко // Тыняновский сборник. Вып. 12. М., 2006.

Старикова 2005 — Театральная жизнь России в эпоху Елизаветы Петровны. Документальная хроника. 1741–1750. Вып. 2. Ч. 2. / Сост. Л. М. Стариковой. М., 2005.

Ashworth 1991 — Ashworth, W. The Habsburg Circle // Patronage and Institutions. Science, Technology, and Medicine at the European Court. 1500–1750. Rochester; Woodbridge, 1991.

Biagioli 1993 — Biagioli, M. Galileo, Courtier. The Practice of Science in the Culture of Absolutism. Chicago; London, 1993.

Кириллица, или Небо в алмазах: Сборник к 40-летию Кирилла Рогова. Содержание

Дата публикации на Ruthenia 8.11.2006.