 |
 |
 |
 |
|
Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. VI (Новая серия): К 85-летию Павла Семеновича Рейфмана. Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 2008. С. 86–96.
ДВЕ НЕИЗВЕСТНЫХ СТРОКИ ЛЕРМОНТОВА РОМАН ЛЕЙБОВ 1. Поэма «Монго» в описаниях лермонтовского наследия имеет несколько двусмысленный статус. С одной стороны, она отчетливо примыкает к серии «юнкерских поэм» — неудобоцитируемых образцов юнкерской словесности («Уланша», «Гошпиталь», «Петергофский праздник»). С другой стороны, непристойности в «Монго» сводятся к словесным фигурам, не выливаясь в порнографические композиции, характерные для «юнкерских поэм», поэма написана уже во время службы Лермонтова в лейб-гвардии в гусарском полку — происшествие, легшее в ее основу, случилось во время лагерных учений летом 1836 г. Сама поэма описывалась исследователями как «определенный шаг в развитии лермонт. поэмы в направлении к “Тамбовской казначейше”» [Найдич: 284]. Эта двусмысленность предопределила эдиционную судьбу «Монго». Поэма была опубликована с купюрами и неточностями в «Библиографических записках» (впервые отрывки — 1859, № 12 в составе «Библиографических заметок о Лермонтове» А. Меринского; затем — по несохранившемуся списку П. А. Ефремова — 1861, № 20). Современные публикации осуществляются на основании дошедшей до нас копии ефремовского списка, а также сохранившегося неисправного списка, который известен как «список Квиста» [Лермонтов 1989: II, 651–652; прим. Э. Э. Найдича]. Он принадлежал Оскару Ильичу Квисту (1827–1890), известному судебному деятелю и собирателю рукописей (в его собрании, в частности, хранились один из списков лермонтовского «Демона» [Вацуро: 414] и письмо Пушкина своему кредитору И. А. Яковлеву [Модзалевский: 355]). В списке Квиста (ИРЛИ. Ф. 524. Оп. 2. № 78) рядом с заглавием поэмы имеются 86 | 87 перечеркнутые датирующие пометы «30 августа» и «19 сентября». В академические собрания [Лермонтов 1935–1937; Лермонтов 1954–1957] поэма «Монго» включалась в составе «приложения» (в первом случае — в томе III вместе с «юнкерскими поэмами», во втором — в IV томе без них). Так же поступили составители издания большой серии «Библиотеки поэта» [Лермонтов 1989]. Единственным исключением было «малое академическое» собрание, в котором поэма опубликована не в приложении, но в основном тексте [Лермонтов 1979–1981] (комментарии к поэме в [Лермонтов 1935–1937] написаны Б. М. Эйхенбаумом, к остальным упомянутым изданиям — Э. Э. Найдичем). В комментарии Б. М. Эйхенбаума приведены четыре стиха, восходящие к другому списку поэмы:
В кипящий Тибр с мечом в руках Прыгнул Коклес неустрашимый И тем прославился в веках. («Лит. приложение» к «Ленинградской правде» 1928 г., № 185)» [Лермонтов 1935–1937: III, 662; прим. Б. М. Эйхенбаума]. Э. Э. Найдич игнорировал эти стихи, не введя их даже в комментарии к поэме. Очевидно, список Андреевского не попал в поле зрение публикаторов «Монго». 2. Между тем, этот список, принадлежавший юристу (отказался быть обвинителем на процессе В. Засулич и вынужден был перейти в адвокатуру), критику («реабилитировал» забытого Баратынского) и поэту Сергею Аркадьевичу Андреевскому (1847–1918), хранился у Н. О. Лернера и дошел до нас.
Он находится в РГАЛИ в фонде Лермонтова (Ф. 276. Оп. 1. Ед. хр. 72) в составе тетради разных стихотворений (бумага с водяными знаками «34», в описи архивная датировка Помимо интересующей нас поэмы (Л. 6–11, подпись «Лермантовъ») тетрадь, заполненная разными почерками, состоит из двух частей: в первой — «эпической» — части содержатся также «Первое июля» (Л. 1–4, подпись «Л-----въ»), «Разказ» (Л. 4 об.–5 об., подпись «К---къ») и «Уланша» (Л. 11 об.–13 об., подпись «Лермантовъ»). Вторая часть содержит многочисленные куплеты из водевилей Ф. А. Кони, Д. Т. Ленского, П. С. Федорова и П. А. Каратыгина, а также единственный неюмористический текст — стихотворение «Я вас любил…» Пушкина. Более тщательное изучение состава сборника, возможно, позволит датировать список, однако очевидно, что внимание составителей привлекали популярные водевили середины 1830-х гг., такие как «Девушка-гусар» (1836) и «Муж в камине, а жена в гостях» (1834) Кони, «Стряпчий под столом» (1834) и «Дамский доктор» (1836) Ленского. Соответственно, можно предположить, что перед нами достаточно ранний список «Монго» и «юнкерских поэм», который следует учитывать при подготовке к печати изданий Лермонтова наряду с копией ефремовского списка и списком Квиста. Несомненно, поэма Лермонтова дошла до составителя в копии, так как количество откровенных искажений, пропусков и ошибок в списке Андреевского (далее — СА) достаточно велико. Укажем на три: 1. Вопреки традиции, заглавие поэмы — не «Монго», а «Мунго», так же везде герой именуется в тексте. Очевидно, в связи с этим искажением следует предположить наличие по крайней мере одной устной промежуточной редакции. 2. В СА пропущены отдельные стихи, так что в тексте возникают рифменные лакуны (например, ст. 78). 3. Пропущены также ст. 251–262, описывающие обратный путь героев, их беседы и печальную неспешность их коней1. 1 Описанная в поэме медлительность коней привлекает внимание на фоне анекдотического рассказа об обратном путешествии друзей в Царское Село: «Во время известной поездки Лермонтова с А. А. Столыпиным на дачу балерины Пименовой, близ Красного кабачка, <…> когда друзья на обратном пути только что выдвинулись 88 | 89 Одновременно в тексте СА находим ряд равноправных замен (лексических или синтаксических); очевидно, что имея два списка, следует выбирать варианты, исходя из анализа соответствующих фрагментов и общих представлений о лермонтовском словаре. Приведем несколько характерных примеров (ниже приводятся номера стихов, слева — чтения издания [Лермонтов 1979–1981. Т. 2], справа — варианты СА):
Заметим, что количество разночтений увеличивается к концу поэмы. Это неудивительно, если принять гипотезу об устном бытовании этого достаточно обширного текста. Однако такое же допущение можно сделать и касательно списка Квиста, и относительно протографа списка Ефремова. В связи с этим на петергофскую дорогу, вдали показался возвращающийся из Петергофа в Петербург в коляске четверкою великий князь Михаил Павлович. Ехать ему навстречу значило бы сидеть на гауптвахте, так как они уехали из полка без спросу. Не долго думая, они повернули назад и помчались по дороге в Петербург, впереди великого князя. Как ни хороша была четверка великокняжеских коней, друзья ускакали и, свернув под Петербургом в сторону, рано утром вернулись к полку благополучно. Великий князь не узнал их, он видел только двух впереди его ускакавших гусар, но кто именно были эти гусары, рассмотреть не мог и поэтому, приехав в Петербург, послал спросить полкового командира: все ли офицеры на ученье? “Все”, — отвечал генерал Хомутов; и действительно, были все, так как друзья прямо с дороги отправились на ученье. Гроза миновала благодаря резвости гусарских скакунов» [Столыпин, Васильев: 201]. 89 | 100 отметим замечательную синхронность двух лакун: опубликованные впервые Н. О. Лернером четыре стиха СА прямо предшествуют пропущенным в нашем списке ст. 251–262. В одном случае сохранилось бурлескное историческое сравнение героев с Горацием Коклесом, сражавшимся с этрусками и обрушившимся в Тибр вместе с Субликийским мостом, а описательный фрагмент оказался забытым, во втором — остался сюжетный фрагмент, но исчезло сравнение. (Отметим, вопреки Б. М. Эйхенбауму, следовавшему за публикацией Лернера, что оно не заменяет строчки отточий, но находится в СА перед ними.) Наконец, следует указать на случаи, когда СА дает нам чтение стихов, которых мы не находим в других списках. Первый из них наращивает рифменную цепочку (одновременно трансформация ст. 240 меняет синтаксическую конструкцию), поэтому этот случай трудно счесть искажением. В принятом тексте читаем (ст. 236–242):
Тебе ль, поклоннице мундира, Поганых фрачных воспевать?.. В истерике младая дева… Как защититься ей от гнева, Куда гостей своих девать?.. Под стол, в комод иль под кровать? В СА этот фрагмент читается так (здесь и далее пунктуационные различия нами не учитываются):
Тебе ль, поклоннице мундира, Поганых фрачных воспевать?.. В истерике младая дева… Добыча ревности и гнева, Она не знает, что начать, Куда гостей своих девать?.. Под стол, в комод иль под кровать? Второй случай гораздо более убедителен. В публикуемом в собраниях тексте поэмы имеется явная лакуна в ст. 196–207:
Воспоминания, упреки — 90 | 91 Ну, словом, весь любовный вздор… И нежный вздох, прилично томный, Порхнул из груди молодой… Вот ножку нежную порой Он жмет коленкою нескромной И, говоря о том о сем, Копаясь, будто бы случайно Под юбку лезет, жмет корсет, И ловит то, что было тайной, Увы, для нас в шестнадцать лет! Холостым остается стих «И, говоря о том о сем». Обращение к СА дает недостающую в рифменном, семантическом и синтаксическом отношениях строку:
Воспоминанья и упреки — И словом, весь любовный вздор… Вдруг нежный вздох, прилично томный, Порхнул из груди молодой… Вот ляжку нежную порой Он жмет коленкою нескромной И, говоря о том о сем, Рукою жадной под столом Копаясь, будто бы случайно Под юбку лезет, за корсет, И ловит то, что было тайной, Для нас увы! в шестнадцать лет! 3. История перемещения СА из собрания Лернера в РГАЛИ нам не известна. Тем не менее, характерно, что тетрадь со списком «Монго» внимания исследователей и издателей не привлекла. Выше мы описывали тактику публикаторов, осторожно выводивших поэму из корпуса «юнкерских» сочинений, но не решавшихся (разумеется, под давлением экстранаучных аргументов) ввести ее в основной корпус. Репутация поэмы предопределила невнимание к ее доступному и описанному, но не заинтересовавшему исследователей списку. Между тем, и «Монго», и «юнкерские поэмы» весьма существенны для формирования зрелого Лермонтова. Их можно 91 | 92 рассматривать как определенную фазу в истории развития сюжетов, заданных традицией романтической поэмы и уже опробованных Лермонтовым. Так, в «Уланше» в предельно сниженном и искаженном виде находим излюбленный лермонтовский сюжет: бедная девушка, погубленная существом, принадлежащим к иному миру (характерны здесь и колористические детали: героиня появляется «в шляпке голубой», «лик» героя — «красный», ср. «багровую молнию» как атрибут Демона в ранних редакциях поэмы и серафическую символику «лазури» у Лермонтова). Сходного рода сближения можно обнаружить и в других «юнкерских поэмах». Подчеркнем: речь идет не о пародировании высоких образцов и не просто о пародической (в терминах Ю. Н. Тынянова) травестии, но о сознательном эксперименте с наложением высоких жанровых шаблонов романтизма на предельно сниженное бытовое поведение, продолжающее старую традицию гвардейских «шалостей». Воспоминания соученика по школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров и полкового сослуживца Лермонтова А. Ф. Тирана указывают на то, что поэмы из рукописного журнала «Школьная заря» должны были соединяться с новым автобиографическим образом, создаваемым Лермонтовым; демонизм поэтический здесь дополнялся демонизмом бытовым. Тиран, несомненно, необъективен (еще в школе он служил предметом насмешек поэта). Однако его воспоминания живо передают тот импульс, который объясняет многое в текстах Лермонтова середины 1830-х гг. и в его выстроенном по культурным шаблонам позднего романтизма поведении:
Но со всем тем был дурной человек: никогда ни про кого не отзовется хорошо; очернить имя какой-нибудь светской женщины, рассказать про нее небывалую историю, наговорить дерзостей — ему ничего не стоило. Не знаю, был ли он зол или просто забавлялся, как гибнут в омуте его сплетен, но он был умен, и 92 | 93 бывало ночью, когда остановится у меня, говорит, говорит — свечку зажгу: не черт ли возле меня? Всегда смеялся над убеждениями, призирал <так! — Р. Л.> тех, кто верит и способен иметь чувство… Да, вообще это был «приятный» человек!.. Между прочим, на нем рубашку всегда рвали товарищи, потому что сам он ее не менял… Хоть бы его «Молитва» — вот как была сочинена: мы провожали из полка одного из наших товарищей. Обед был роскошный. Дело происходило в лагере. После обеда Лермонтов с двумя товарищами сел в тележку и уехал; их растрясло — а вина не жалели, — одному из них сделалось тошно. Лермонтов начал: «В минуту жизни трудную…» Когда с товарищем происходил весь процесс тошноты, то Лермонтов декламировал:
В созвучьи слов живых… — и наконец: С души как бремя скатится… Может быть, он прежде сочинил «Молитву», но мы узнали ее на другой день [Тиран: 151–152]. В откровенно легендарном рассказе Тирана лирические стихи (один из немногих примеров «антидемонической» лирики Лермонтова) оказываются погруженными в нарочито сниженный бытовой контекст, причем их автор выступает в демоническом обличье (сомнительно, что испытывающему недомогание апокрифическому «товарищу» Лермонтова такая декламация не представлялась одновременно кощунственной и издевательской). В центре сюжета «Монго» — бытовая шалость, поездка Лермонтова и Алексея Столыпина, без спросу (и без приглашения) отлучившихся из Царского Села на дачу к балерине Екатерине Егоровне Пименовой, содержанке откупщика Моисеева. Быт, биография становятся у Лермонтова полем поэтических экспериментов; в данном случае шалость составляет материал шуточной поэмы, ориентирующейся на пушкинские образцы 20-х гг. (ср. сочувственное цитирование стихотворения «Если жизнь тебя обманет…» с характерным определением автора: «Пушкин наш»). В этом отношении «Монго» действительно 93 | 94 представляет собой этап на пути к «Тамбовской казначейше» с ее откровенно заявленным «пушкинизмом» и характерным открытым ироническим финалом (ср. финал «Монго»: «А вы не можете ль, друзья, Нравоученье сделать сами?..»). Сам сюжет «Монго» прямо спроецирован на «Графа Нулина» (изнывающая в одиночестве красавица, явление героя, его более или менее успешные поползновения, появление владеющего красавицей соперника, ретирада героя — ср. этот же сюжет с добавлением аллюзий на финал «Евгения Онегина» в центральном эпизоде «Тамбовской казначейши»). Экспериментальный характер бытового претекста (шалость — всегда попытка игры с границами дозволенного) ведет нас к другим текстам Лермонтова. Заметим, что, в отличие от «Тамбовской казначейши» (и в соответствии с подлинным происшествием), в поэме не один, а два центральных персонажа. Один — герой действующий, другой — рефлектирующий, он выступает в поэме под именем «Маёшка»; как известно, это прозвище Лермонтова, восходившее к образу героя карикатур Шарля Травье и ряда французских романов 1830–1848 гг. — злого, остроумного и циничного горбуна Mayeux (см. об этом: [Сакулин]). Примечательно, что начальный диалог героев может указывать на то, что инициатором «приключенья» выступает именно Маёшка — Монго сомневается, а Маёшка направляет и подбадривает приятеля:
Осталось только три версты». — «Постой! уж эти мне мосты! Дрожат и смотрят так лукаво». — «Вперед, Маёшка! только нас Измучит это приключенье, Ведь завтра в шесть часов ученье!» — «Нет, в семь! я сам читал приказ!»2 2 Отметим, кстати, несогласованность реплик этого диалога: первую произносит явно Маёшка; если вторая принадлежит Монго, то непонятно, отчего он вновь выступает в третьей реплике как 94 | 95 Впоследствии герой-экспериментатор и персонажи, служащие объектами экспериментов, у Лермонтова могут сливаться или разделяться. Эта линия продолжена в «Княгине Лиговской», сюжет которой прямо отражал канву отношений автора с Е. А. Сушковой, включая находящийся на грани допустимого (а возможно, и лежащий за этой гранью) эпизод отправки анонимного письма. Финалом станет оказавшийся итогом лермонтовского пути второй роман о Печорине, рефлектирующем герое, постоянно экспериментирующем с правилами, играющем чужой и своей жизнью и нарушающем запреты3. В не предназначенной для печати поэме 1836 г. автор выступал в роли персонажа (это было очевидно первым читателям поэмы), и хотя рассказ велся от третьего лица, автохарактеристика повествователя, лира которого описывается как «поклонница мундира», не оставляла сомнений в его близости к героям. В последнем романе Лермонтова повествователь предпримет специальные усилия, чтобы подчеркнуть дистанцию между собой и Печориным. субъект речи. В СА весь диалог дан как единая реплика. Вторая реплика в принятом тексте поэмы может быть присоединена к первой или к третьей. Стиховая композиция диктует первое решение, психологическая характеристика героев — второе. Более достоверным нам представляется, однако, другой вариант, позволяющий сохранить принятое чтение и подтверждающий наши предположения об амплуа героев — перед нами не один непрерывный диалог, а два диалога, разделенных временем, по две реплики в каждом. 3 В связи с проекциями «Монго» на «Героя нашего времени» ср.: «Вперед отправился Маёшка; В кустах прополз он, как черкес, И осторожно (в СА — «торопливо»), точно кошка Через забор он перелез». Сравнение с черкесом (уже не книжным, а реальным) будет развернуто в «Княжне Мери» (один раз — в связи с мотивом тайного проникновения в дом возлюбленной); кроме того «Черкес» — имя коня Печорина. 95 | 96 ЛИТЕРАТУРА Вацуро: Вацуро В. Э. К цензурной истории «Демона» // М. Ю. Лермонтов: Исслед. и мат. Л., 1979. Лермонтов 1935–1937: Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч.: В 5 т. М.; Л., 1935–1937. Лермонтов 1954–1957: Лермонтов М. Ю. Соч.: В 6 т. М.; Л., 1954–1957. Лермонтов 1979–1981: Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: В 4 т. Л., 1979–1981. Лермонтов 1989: Лермонтов М. Ю. Полн. собр. стих.: В 2 т. Л., 1989. Модзалевский: Модзалевский Б. Л. Примечания // Пушкин А. С. Письма / Под ред. и с прим. Б. Л. Модзалевского. Т. 2: Письма, 1826–1830. М.; Л., 1928. Найдич: Найдич Э. Э. «Монго» // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. Сакулин: Сакулин П. Н. Лермонтов — «Маёшка» // Известия Отдела русского языка и словесности Российской Академии наук. 1910. Т. 15. Кн. 2. Столыпин, Васильев: Столыпин Д. А., Васильев А. В. Воспоминания (В пересказе П. К. Мартьянова) // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1989. Тиран: Тиран А. Ф. Из записок // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1989.
Дата публикации на Ruthenia — 03/03/08 |
