Тютчевиана

Некрасов Н.А.
Русские второстепенные поэты

Некрасов Н.А. Русские второстепенные поэты // Некрасов Н.А. Полное собрание сочинений и писем. – IX т. – М.: Государственное издательство художественной литературы, 1950. – С. 190–221.

С. 190

I

Современное состояние русской поэзии. – О стихотворениях, присылаемых в редакцию «Современника». – Некоторые из этих стихотворений. – Два новые стихотворении И. Огарева. – Стихотворение Т. Л. – Г. Ф. Т.–в и его стихотворения (1836–1840).

Стихов нет. Немногие об этом жалеют, многие этому радуются, большая часть ничего об этом не думает. Но отчего нет стихов? Причина очевидна. В этом роде литературы преимущественно и прежде всего обращает на себя внимание форма. Чем труднее достижение чего-либо, тем более в наших глазах выигрывает достигающий. Но трудность выражения или формы обуславливается, разумеется, кроме личности писателя, степенью развития и обработанности языка. Чем менее обработан язык, тем трудное подчинить его формам, требуемым от того или другого рода литературных произведений; по мере же постепенного развитии и совершенствования языка постепенно исчезает и трудность выражения, так что изящная форма уже перестает быть достоинством, а делается необходимым условием всякого литературного произведения.

Наша литература, возникшая и укрепившаяся в самое короткое время, находится уже на той степени, когда изящная форма почитается не достоинством, а условием необходимым. Лет десять тому назад, даже и меньше, весьма охотно прощали отсутствие содержания и даже смысла за несколько удачных выражений, гладкость и благозвучие. Стоит только припомнить времена гг. Марлинского и

С. 191

Бенедиктова, когда форма составляла первое условие, а содержание едва ли входило в число условий, необходимых для литературного произведения. Это преимущество, отдаваемое форме в ущерб содержанию, отчасти и было причиною той вычурности, которою отличались оба эти писателя. Несколько лет тому назад, при оценке литературного произведения, прежде всего обращали внимание на слог, потому что хороший слог был явлением редким; теперь же почти не говорят о слоге, потому что все пишут более или менее хорошо. Пушкин и Лермонтов до такой степени усвоили нашему языку стихотворную форму, что написать теперь гладенькое стихотворение сумеет всякий, владеющий в некоторой степени механизмом языка; и потому гладкость и правильность стиха не составляют уже в наше время ни малейшего достоинства, а так как стихотворная форма непременно стесняет автора, не выкупая недостатков его произведения, то весьма понятно, что проза, более доступная по форме, представляет более простора его уму, взгляду на вещи и наблюдательности, на которые обработанность языка не имеет влияния и которые составляют неотъемлемую, личную принадлежность писателя...

Вот главная причина, почему нет стихов вообще. Почему нет хороших стихов, тому другая причина: нет поэтических талантов или их слишком мало и они также обратились к прозе. Это явление тоже нередко. В этой самой книжке «Современника» в обозрении литературы определили мы до некоторой степени разницу между направлением нынешней литературной эпохи и той, которая ей предшествовала [1]. То была эпоха литературного бескорыстия, когда писали «из чести лишь одной» [2]; и даже бывали такие авторы, которые сами платили за честь увидеть свое имя в печати. Мы сами можем насчитать десяток таких повестей, за которые теперь платили бы если не на вес золота, то гораздо более, чем на вес серебра, и которые тогда печатались даром. Теперь эпоха положительная. Каждый литератор естественно хочет извлечь наибольшую выгоду из своего таланта, а при всеобщем равнодушии к стихам и при невозможности много писать стихами, конечно, проза представляет более удобств в этом отношении. Писатель, чувствующий в себе искру поэтического таланта, десять, пятнадцать лет тому назад непременно раздувал бы ее, сколько возможно, лелеял бы свой талант, как го-

С. 192

ворили в старину, и плодом этого было бы, конечно, несколько более или менее удачных стихотворений. Все бы читали и хвалили; может быть, к ним писали бы музыку и пели бы их, автора же величали бы поэтом, и он был бы совершенно счастлив; ему ничего более не было бы нужно, и он знал, что ничего более и добиться нельзя. Но поэту нашего времени итого мало. И, сознавая, что в наше время только поэтический талант, равный пушкинскому, мог бы доставить автору и Славу и Деньги, он предпочитает распорядиться иначе: поэтическую искру свою разводит он на множество прозаических статей: он пишет повести, рецензии, фельетоны и, получая за них с журналистов хорошие деньги, без сожаления видит, как поэтическая способность его с каждым годом уменьшается, как даже самая форма, которою он овладел было в значительной степени, делается ему с каждым годом менее доступною и, наконец, представляет ему трудности непреодолимые. Дело сделано: в литературе одним поэтом меньше, а вместо двух-трех десятков стихотворений публика получила несколько повестей, рецензий и фельетонов. В нашей литературе есть несколько таких примеров. Публика не в накладе; двух-трех десятков стихотворений, пропавших таким образом, также не очень жаль; но дело в том, что у кого-нибудь из таких авторов, добровольно отказывающихся от поэтического поприща, может быть развился бы значительный и самобытный поэтический талант, если б они продолжали раздувать свою поэтическую искру. А поэтический талант, хоть и не обширный, лишь бы самостоятельный, стоит десяти талантов повествовательных, потому что такие таланты редки во всех литературах. В доказательство приведем хоть нашу: у нас немало можно насчитать талантливых беллетристов, а поэтов, даже и второстепенных, весьма мало.

К числу причин малого количества стихов в настоящее время должно отнести и дружные осуждения журналистики, каким, часто без разбора, подвергались у нас стихи в последние годы. В применении к предшествовавшей стихотворной эпохе, когда люди без таланта и призвания угрожали наводнить всю литературу плохими стихами, это было хорошо, даже необходимо. Во нам кажется, что теперь, когда дело ужо сделано, нужно более снисхождения, более внимания к появляющимся поэтам. Наши жур-

С. 193

налы смотрит и приучили смотреть своих читателей на веяную новую книжку стихов так недружелюбно, что может случиться, что и человек весьма умный, чувствующий в себе поэтический талант, побоится выступить со своими стихами в такое невыгодное для поэтов время. А одна возможность подобного случая нас пугает. Как ни толкуют о положительности нашего времени, мы уверены, что хороший поэт был бы совсем не лишний в настоящей русской литературе: между любителями чтения всегда есть люди (и мы имеем слабость принадлежать к числу их), которым недовольно одних романов и повестей, как бы они ни были хороши, у которых просто есть слабость, обратившаяся в потребность, время от времени прочесть новое хорошее стихотворении и которые, за недостатком хороших, радехоньки иногда прочесть даже чуть-чуть порядочное стихотворение... Да и в каком сердце не найдется струнки, которая ни отнималась бы на прекрасную поэтическую мысль, изящно выраженную? Слушаем же мы Гризи и Марио [3], наслаждаемся ими, даже говорим, что жить без них не можем; ведь всё это те же стихи, поэзия, только в других формах, – и кто иначе думает, тот не понимает ни поэзии, ни итальянской оперы и истинно не наслаждается ею.

Итак, потребность стихов и читателях существует несомненно. Если есть потребность, то невозможно, чтоб не было и средств удовлетворить ее. Поэтических талантов даже не так мало у нас, как многие думают, и настоящая цель этих статей есть именно показать, что еще недавно поэтов с истинным талантом у нас являлось гораздо более, чем привыкли считать. Только в последние несколько лет (менее десяти) незаметно в этом отношении приращения, может быть отчасти вследствие причин, изложенных выше. Прежде чем перейти к нашей задаче, скажем несколько слов о том, в каком состоянии находится русская поэзия и настоящую минуту.

Читатель сам знает, что теперь она очень бедна. Отдельно стихов выходит очень мало; лучшие журналы наши вовсе не печатают стихов; стихотворения, помещаемые в журналах второстепенных, большею частью тоже посредственные. В редакцию «Современника», как и во все редакции журналов, присылаются нередко стихотворения; если авторы, не видя своих произведений напечатанными, ду-

С.194

мают, что мы считаем их всех без исключения людьми без таланта, то мы спешим успокоить их: в некоторых из присланных к нам стихотворений заметны признаки таланта несомненного; не печатном же мы их, во-первых, потому, что таких стихотворений мало, а во-вторых, и главное, потому, что, обнаруживая талант, почти ни одно из этих стихотворений не обнаруживает самобытности. Это не мешает автору писать их; совершенствуя свой талант, он может достигнуть самобытности,– но мешает дельному журналу печатать их. Мы, однакож, готовы с удовольствием замечать всё хорошее и пользуемся этим случаем, чтоб привести здесь некоторые из полученных нами стихотворений, - разумеется, такие, которые сами по себе имеют достоинства, оправдывающие их помещение, и которые дают повод надеяться чего-нибудь получше от авторов их в будущем. В этом отношении первое место занимают два следующие стихотворения г. Н. Сп. [4] Вот они:

Я всё еще стараюсь как-нибудь
Свою печаль и сердце обмануть
И думаю, что слух пронесся ложный,
Что это всё один обман безбожный,
Что переменится ужасная молва,
Что всё еще ты, ангел мой, жива,
Что ты сама молву пустую слышишь
И скоро мне, смеясь, о том напишешь
И скажешь так: «Тебя мне было жаль,
Но правда ли? Ну что ж, твоя печаль
Прошла теперь? Ты сердцем стал спокоен?
Иль неё еще пустой полной расстроен –
И панихиды служишь обо мне,
И думаешь, что и райской стороне
Душа мои питает, и порою,
Незримая, ношусь я над тобою.
И что ж, скажи, тогда душа твоя
Шепнула ли тебе, что близко я?»
И дни бегут, и всё как бы в надежде
Жду от тебя я писем, как и прежде.
Но жду напрасно я,– и самому
Порой мне будто странно, почему
К тебе я сам не напишу ни слова,
И всё еще мне кажется, что снова
Когда-нибудь мы встретимся с тобой,
И снова я услышу голос твой,
Увижу взор твой, полный чудной власти,
И неги, и любви, и томной страсти.

С. 195

О многом мне расскажешь ты тогда,–
И вспомним мы прошедшие года,
Минувшие восторги и страданья,
И сладость первого и робкого свиданья,
И прежние надежды и мечты...
По между тем в сырой могиле ты.
Поз жалости тебя разрушит тленье,
И, может быть, в то самое мгновенье,
Когда с такой любовью и тоской
Я о тебе мечтаю, ангел мой,
Могильным червь твое уж сердце точит,
Холодный дождь твою могилу мочит,
Кругом тебя пустынный, дикий вид,
И буря над твоей могилою шумит.
Н. Сп.

Как птичка, весь день распевая
Была ты беспечна, резва, весела,
Казалось, от неба, от светлого рая
Ты радость на землю с собой принесла.

Твой смех был так чудно приятен и звонок,
И музыкой нежной звучал голосок;
Ты сердцем была настоящий ребенок,
А с виду роскошный и дивный цветок.

Уста, оживленные детской улыбкой,
Дышали такой тишиной,
Как будто на землю зашла ты ошибкой,
Не зная забот и печали земной.

Но мать твоя втайне вздыхала глубоко,
Едва доставая насущный трудом,
И и грязь, и в ненастье, и в холод жестокий
В салонишке ветхом ходила пешком.

Охотно она бы легла уж в могилу,
С тобою лишь было расстаться ей жаль.
В любви к тебе черпая бодрость и силу,
Сносила она терпеливо печаль.

Бывало, ты спишь, и чудесные грезы
Играют румянцем горячих ланит;
А мать, подавляя в душе своей слезы,
Чуть свет уж давно за работой сидит.

Купивши ценою бессонниц, страданий,
Дарила тебе она скромный наряд –
Предмет твоих давних, невинных желаний;
Ты шла в нем к обедне, был весел твой взгляд

С. 196

Но время пришло роковое, и очи
Задумчивей стали, и бедный твой ум
Всё понял. Исчезнули сладкие ночи,
И сердце заныло под тяжестью дум.

В ваш угол явилась нежданная сваха,
Мать думала долго – и рада была...
Всю ночь ты проплакала с тайного страха
И замуж за старого плута пошла.

Твой муж ростовщик был и грубый, и грязный,
Тебя наряжал из своей кладовой.
Надела ты жемчуг и перстень алмазный,
Была ты сыта и не зналась с нуждой.

Бывало, ты в гости оденешься пышно,–
И мать на тебя с умиленьем глядит;
А ночью ты плачешь незримо, неслышно:
В душе твоей горечь, и мука, и стыд.

Без грусти, охотно легла б ты в могилу,
Лишь бедную мать становилося жаль.
В борьбе изнывая, кренясь, через силу,
Глубоко ты и сердце скрывала печаль
Н. Сп.

Прочитав эти прекрасные стихотворения, читатель поймет сказанное нами выше о недостатке самобытности в наших начинающих поэтах. Если г. Сп. сумеет избежать подражательности, чего мы искренно желаем, он произведет что-нибудь действительно замечательное.

Недурны также следующие два стихотворения, принадлежащие г-ну Сол-ну [5].

Пока неопытен, покамест сердцем молод,
Не чувствуешь, как вкруг твоей души.
Как ветер вкруг листов, колебля их в тиши,
Уж носится тревожной жизни холод;
Всё кажется: семья волнений и забот
Натешится над нами и пройдет,
Как туча темною, бесплодной полосою
Иль разразясь минутного грозою.
Но вот за годом год, и голова седеет,
И гаснет сердца жар, и разум холодеет;
Начнешь почали жизни примечать.
Как лом в костях, по осени, в ненастье;

С. 197

Придет забота страсти укрощать,
Поменьше верить в будущее счастье,
Надеяться не станешь и порой,
Как улыбнется жизнь, с сомненьем покачаешь
До срока поседевшей головой,
И недоверчиво счастливый миг встречаешь.

Так в знойный летний день, на небеса смотря,
Смотря на тихий лес и дремлющие воды,
Всё думаешь – неверен сон природы;
Всё кажется – угаснет вот заря.
И обнесется свод небесный черной тучей,
Меж спящих роз промчится вихрь летучий,
Как конь невзнузданный; нежданный грянет гром,
И туча хлынет проливным дождем,
Примнет посев на глади поля злачной
И иссечет цветы и плод дерев прозрачный.
Вл. Сол-н

Ты молода еще, покамест не буди
Мечты тоскливые в младенческой груди;
Страшися их: они обманут иль встревожат
Невинных чувств еще отрадный сон,
Сердечный пламень, может быть, умножат;
А без утрат, бог весть, пройдет ли он?
К чему ж спешить, напрасно волноваться?
Итак, мы жизнью не тешимся давно,
На радость скупы мы, и – больно сознаваться –
Нам грусть и радости едва ль не всё равно;
Из нас у каждого в груди болеет рана;
А между тем еще мы не успели жить...
Но сердцем и умом исчахнули так рано,
Что трудно нам и мыслить и любить.
Вл. Сол-н

Если в первых двух стихотворениях довольно явно влияние Пушкина и автора нескольких стихотворений, рассеянных по журналам и сборникам, который теперь уже стихов не пишет [6], то на последних двух нельзя не заметить влияния Лермонтова.

Наконец г. Лизандер, поэт, пишущий уже давно и уже издавший книжку стихов [7], прислал нам несколько новых своих стихотворений для помещения в «Современнике». Мы помещаем из них следующие:

С. 198

Дорога

Не одна в полях дорожка пролегает,
Не одна холмы и рощи огибает,
Не одна вдали синеет, извиваясь,
С синевой небес сияющих сливаясь.

Много их по свету люди проложили:
Горе, труд, любовь измена их торили;
Проторив, по ним толпами шумно бродят:
Счастья ищут все по всем, да не находят.

Не одной дорожкой торною ходил я;
Не одну из них синеющих любил я,–
Да пора тех дней дорожкой прокатилася...
Лишь одна из них давно мне полюбилася.

Не бежит она по рощице зеленой;
Не глядит она в стекло речного лона;
И не пашней бархат луга обегает;
И не холм, цветами убранный, ласкает.

Всё бежит она пустынными полями,
По горам нагим, сыпучими песками.
Нечем, с ней, глухой, очам полюбоваться:
Сердце, сердце с ней не может распрощаться...

Как по ней одной всё лето проходил я,
Накатал ее, глухую, наторил я:
Да с зимы по ней уж больше не хожу я,–
Только в даль ее, задумавшись, гляжу я.

Не один но ней ходил я в лето знойное,
Не одна но ней нога шла беспокойная:
Как со мной по ней ходила ножка нежная,
А в руке была всё ручка белоснежная.

Не один по той дорожке и езжал я,
Не один ее в то лето накатал я:
Всё мы с милою дорожкой той каталися
Да во тьме ночной, обнявшись, целовалися...

Как и с тех ночей она мне полюбилася...
Да и та пора дорожкой прокатилася:
Занесло поля снегами и метелями,–
А без милой дни все тянутся неделями.

И один уж я дорожкой тою снежною
Не хожу: всё вдаль гляжу с тоской мятежною,
О бывалых днях безмолвно вспоминаючи
Да метелей шум, задумавшись, внимаючи.

С. 199

Не шумят они, не воют вьюги шумные,–
Не шумят – поют под сны мои раз думные:
Шепчут, шепчут мне знакомыми признаньями,
Веют, веют мне горячими лобзаньями...

В забвении нежном на грудь мою тихо поникнув,
Она меня долго и нежно лобзала;
А сердце мое, уж давно от забвенья отвыкнув,
Под звуки лобзаний тоской замирало.
Печально глядел я на лик ее чистый и нежный,
Печально лобзал я чело молодое:
Я знал, что страдать ей за счастье любви неизбежно, –
И больно мне было за сердце родное...

И думал я: «ангел! не вечно же будет хранима
Любовь твоя тайной немой и глубокой.
Незримое ныне всё ж станет когда-нибудь зримо
Для взоров толпы равнодушно жестокой.
Тогда осуждать прогремит ее гордое право
Холодной насмешкой, обидной молвою,–
И ты, друг бесценный, гонимый и зло и лукаво,
Поникнешь в стыде и в слезах головою».

И думал о том я, что нежно, что страстно люблю я,
О том, что она моим пламенно любит;
Что, нежно любимой, ее разлюбить не могу я
И, нежно любима, она не разлюбит...
Я думал... И, страстно лобзаньям ее отвечая,
Грядущего власти молился безмолвно,
Чтоб всё, что в нем сладко, всё ей отдала роковая,
А мне – чт в нем слез и страдания полно.

В первом стихотворении поражает напряженность тона и странная смесь простонародных выражений с книжными. Второе – прекрасно, жаль только, что оно также не чуждо тяжелой напряженности и книжных оборотов.

Если мы приведем здесь еще две небольшие пьесы автора «Старого дома», «Сторожа» [8] и нескольких других превосходных стихотворений, которые всегда останутся памятны любителям стихов, то вот будет и всё, что может в настоящее время редакция «Современника» представить своим читателям по части стихов.

С. 200

Fatum

Вхожу я в церковь: там стоят два гроба,
Окружены молящимися оба.
Один был длинный гроб, и видел в нем
Я мертвеца с измученным лицом,
С улыбкою отчаянья глухого,
И кости лишь да кожа – так худого.
Казался он не стар, но был уж сед,
Как будто б он погиб под ношей бед.
Бледна, как он, и столько же худая,
Стояла возле женщина, рыдая,
И дети нищие на мертвеца
Смотрели с детской глупостью лица.

А гроб другой был мал, и в нем лежало
Дитя – так тихо, будто б задремало.
Отец и мать у гроба, и вокруг
Одетых в траур было много слуг.
Печально мать красавица молчала,
То плакала, то тяжело вздыхала;
Отец в себя казался углублен
И всё шептал: зачем он был рожден?

И я тоски не в силах был сносить;
Я вышел вон и в лес ушел бродить,
И ветер выл, и тучи тяготели,
И, на корнях треща, качались ели.

Забыто

Я ему сказала:
Возвратился, милый!
Дни пришли и годы –
Я не позабыла.

Я все так же, так же,
Как в ту ночь, что – знаешь? –
Всё люблю, как прежде,
Так, как ты желаешь.

Он пожал плечами,
Не сказал ни слова,
И хотел он тут же
Удалиться снова.

Я его схватила,
Я его держала
За руки, за платье,
Всё не отпускала,

С. 201

Пала на колени,
Целовала руки,
Ноги целовала,
Плакала от муки.

Он взглянул мне в очи:
Тут мне показалось,
Что меня он любит,
Что в нем сердце сжалось.

Он взглянул мне в очи,
Отвернулся снова,
И прошел он мимо,
Не сказал ни слова!

Те, которые помнят стихотворения г. Огарева, согласятся с нами, что приведенные нами пьесы – далеко не лучшие из его произведений; но мы поместили их потому, что пришлось к слову, и потому еще, что любители таланта г. Огарева, конечно, не без удовольствия прочтут и эти стихотворения.

Наконец есть у нас еще стихотворение, дорогое нам по личным нашим воспоминаниям. Может быть, потому оно нам очень нравится.

Один, опять один я. Разошлась
Толпа гостей, скучая. Вот и полночь.
За тучами, клубясь, несутся тучи,
И тяжело на землю налегли
Угрюмо неподвижные туманы.
Не снится мне, не спится... Нет! во мне
Тревожные, напрасные желанья,
Неуловимо быстрые мечты
И призраки несбыточного счастья
Сменяются проворно... Но тоска
На самом дне встревоженного сердца,
Как спящая, холодная змея, покоится.
Мне тяжело. Напрасно
Хочу я рассмеяться, позабыться,
Заснуть по крайней мере: дух угрюмый
Не спит, не дремлет... странные картины
Являются задумчивому взору.
То чудится мне мертвое лицо,–
Лицо мне незнакомое, немое,
Всё бледное, с закрытыми глазами,
И будто ждет ответа... то во тьме
Мелькает образ девушки, давно
Мной позабытой... Опустив глаза
И наклонив печальную головку,
Они проходит мимо... слабый вздох
Едва заметно грудь приподнимает...

С. 202

То видится мне сад – обширный сад...
Под липой одинокой, обнаженной,
Сижу я, жду кого-то... ветер гонит
По желтому песку сухие листья...
И робкими, послушными роями
Они бегут всё дальше, дальше, милю...
То вижу я себя на лавке длинной,
Среди моих товарищей... Учитель –
Красноречивый, страстный, молодой –
Нам говорит о боге... молчаливо
Трепещут наши души... легким жаром
Пылают наши лица; гордой силой
Исполнен каждый юноша... потом
Лет через пять в том городе далеком
Наставника я встретил... Поклонились
Друг другу мы неловко, торопливо
И тотчас разошлись. Но я заметить
Успел его смиренную походку
И робкий взгляд, и старческую бледность...
То, наконец, я вижу дом огромный,
Заброшенный, пустой – мое гнездо,
Где вырос и, где я мечтал, бывало,
О будущем, куда и не вернусь...
И вот я вспомнил: я стоял однажды
Среди высоких гор, в долине тесной...
Кругом ни травки... Камни всё да камни,
Да желтый, мелкий мох. У ног моих
Бежал ручей, проворный, неглубокий,
И под скалой, в расселине, внезапно
Он исчезал с каким-то глупым шумом...
Вот жизнь моя! подумал я тогда.
……………………………………..
Но гости те... Кому из них могу я
Завидовать? Где тот, который смело
И без обмана скажет мне: «я жил!»
Один из них, добряк здоровий, глуп
И знает сам, что глуп... ему неловко;
Другой сегодня счастлив: он влюблен,
И светел, тих и важен, как ребенок,
Одетый пo-воскресному... другой
Острит или болезненно скучает...
А тот себе придумал сам работу,
Ненужную, бесплодную,– хлопочет
И рад, что «подвигается вперед»...
Тот – юноша восторженный, а тот –
Чувствителен, но мелок и ничтожен...
…………………………………………..
Мне весело... но ты меж тем, о ночь!
Не медли – проходи скорей и снова
Меня предай заботам милой жизни.
1844 Т. Л.

С. 203

Вот все поэтические богатства, которые в настоящее время находились в распоряжении редакции «Современника». Представив их разом своим читателям и загладив тем несколько долгое непомещение стихов в нашем журнале, мы переходим к главному предмету статьи – к русским поэтам.

Выше мы сказали, что поэтических талантов у нас не так мало, как мы привыкли считать.

Собственно, публика считает у нас за последний литературный период пять поэтических имен: Пушкина, Жуковского, Крылова, Лермонтова, Кольцова; некоторые причисляли к ним г. Бенедиктова, но о таковых не следует упоминать. Что касается до первых пяти, то они, действительно, могут быть названы светилами русской поэзии, из которых каждое светит своим собственным светом, не заимствуя ничего у другого. И нет человека на Руси, сколько-нибудь читающего, который но знал бы их. Их стихотворения много раз прочитаны. Любители стихов в отчаянии: читать нечего! Как нечего? Мы решительно утверждаем, что думающие так ошибаются, и сейчас готовы назвать вам целый десяток поэтов, которых можно читать с наслаждением; надо только уметь взять у них то, что могут они вам дать; надо только подходить к ним осторожно, не сердиться и не отворачиваться сразу, наткнувшись на неудачную рифму, пошлую мысль или что-нибудь подобное. У редкого из людей, пишущих стихи, – разумеется, за исключением положительно бездарных, – нет чего-нибудь, в чем он не был бы хорош; умейте же найти эту сторону, проследите ее в вашем поэте, отделите от всего остального, и он доставит вам несколько минут наслаждения. Но, надо сказать правду, на такие тонкости наши любители стихов не мастера; резкий поэтический талант или даже поэтическая уродливость всегда бывают ими замечены, ибо обозначаются крупными чертами. Но если хорошая сторона поэта не бросается прямо в глаза, а дается только после внимательной приглядки, если притом она заключается в нежных и тонких оттенках, всегда нелегко уловимых, а тем более если она заслонена резкими недостатками автора в попытках другого рода, как это часто случается, – тогда нет сомнения, что поэт не будет замечен. Даже и самая критика пройдет мимо его хорошей стороны, по-

С. 204

глумившись только над слабою. Вот почему при появлении своем наделал много шуму, даже заслужил от одного критика титул гения г. Бенедиктов [9], и вовсе не был замечен другой поэт, явившийся почти в одно время с ним и обнаруживший в десять раз более истинного таланта, – поэт, к которому мы и переходим теперь, не распространяясь более в изложении цели наших статей: до некоторой степени мы уже выразили ее, полнее же раскроется она сама собою, по мере наших бесед с читателем.

В 1836 году Пушкин основал новый журнал «Современник». Основание этого журнала и появление первых его книжек сопровождалось в нашей литературе весьма замечательными толками, спорами и событиями, о которых мы скоро будем иметь случай говорить в особой статье [10]. Теперь же переходим прямо к нашему делу: с третьего же тома в «Современнике» начали появляться стихотворения, в которых было столько оригинальности, мысли и прелести изложения, столько, одним словом, поэзии, что, казалось, только сам же издатель журнала мог быть автором их. Но под ними весьма четко выставлены были буквы «Ф. Т.»; носили они одно общее название: «Стихотворения, присланные из Германии».

Прежде всего скажем, что хотя они и присылаемы были из Германии, но не подлежало никакому сомнению, что автор их был русский: все они написаны были чистым и прекрасным языком, и многие носили на себе живой отпечаток русского ума, русской души. Подпись Ф. Т–в, вместо Ф. Т., появившаяся вскоре под одним из них, окончательно подтвердила, что автор их наш соотечественник. Сделав это замечание для тех, которых могло бы испугать заглавие стихотворений, мы продолжаем. С тех пор (с 1836) время от времени продолжали появляться в «Современнике» стихотворения за этою подписью, до 1840 года включительно. С 1841 года мы уже не встречали этого имени в «Современнике»; в других журналах оно также не появлялось, и можно сказать, что с того времени оно вовсе исчезло из русской литературы. Неизвестно наверное, обратило ли оно на себя какое-нибудь внимание публики в то время, когда появилось в печати, но положительно можно сказать, что ни один журнал не обратил на него ни малейшего внимания.

С. 205

Между тем стихотворения г. Ф. Т. принадлежат к немногим блестящим явлениям в области русской поэзии. Г. Ф. Т. написал очень немного; но всё написанное им носит на себе печать истинного и прекрасного таланта, нередко самобытного, всегда грациозного, исполненного мысли и неподдельного чувства. Мы уверены, что если б г. Ф. Т. писал более, талант его доставил бы ему одно из почетнейших мест в русской поэзии.

Главное достоинство стихотворений г. Ф. Т. заключается в живом, грациозном, пластически-верном изображении природы. Он горячо любит ее, прекрасно понимает, ему доступны самые тонкие, неуловимые черты и оттенки ее, и всё это превосходно отражается в его стихотворениях. Конечно, самый трудный род поэтических произведений – это те произведения, в которых, повидимому, нет никакого содержания, никакой мысли; это пейзаж в стихах, картинка, обозначенная двумя-тремя чертами. Уловить именно те черты, по которым в воображении читателя может возникнуть и дорисоваться сама собою данная картина, – дело величайшей трудности. Г. Ф. Т. в совершенстве владеет этим искусством. Вот несколько стихотворений, которые подтверждают нашу мысль:

Утро в горах

Лазурь небесная смеется,
Ночной омытая грозой,
И между гор росисто вьется
Долина светлой полосой.

Лишь высших гор до половины
Туманы покрывают скат,
Как бы воздушные руины
Волшебством созданных палат.

Снежные горы

Уже полдневная пора
Палит отвесными лучами,
И задымилася гора
Своими черными лесами.

С. 206

Внизу, как зеркало стальное,
Синеют озера струи,
И с камней, блещущих на зное,
В родную глубь спешат ручьи.

И между тем, как полусонный,
Наш дольный мир, лишенный сил,
Проникнут негой благовонной,
Во мгле полуденной почил, –

Горе, как божества родные,
Над усыпленною землей
Играют выси ледяные
С лазурью неба огневой.

Полдень

Лениво дышит полдень мглистый;
Лениво катится река,
И в тверди пламенной и чистой
Лениво тают облака.

И всю природу как туман
Дремота жаркая объемлют,
И сам теперь великий Пан
В пещере нимф спокойно дремлет.

Песок сыпучий по колени.
Мы едем: поздно, меркнет день;
И сосен по дороге тени
Уже в одну слилися тень.
Черней и чаще бор глубокий...
Какие грустные моста!
Ночь хмурая, как зверь стоокий,
Глядит из каждого куста.

Все эти стихотворения очень коротки, а между тем ни к одному из них решительно нечего прибавить. Распространяйтесь в описании подобного утра, полудня или ночи («песок сыпучий по колени») хоть на нескольких страницах, вы все-таки не прибавите ничего такого, что бы говорило уму читателя более, чем сказано здесь осьмью строчками. Каждое слово метко, полновесно, и оттенки расположены с таким искусством, что в целом обрисовывают предмет как нельзя полнее. Нечего уже и говорить, что утро г. Ф. Т. не похоже на вечер, а полдень

С. 207

на утро, как это часто случается у некоторых и не совсем плохих поэтов. Два заключительные стиха последнего стихотворения, подчеркнутые нами, одни составляют целую превосходную картину. Кто не согласится, что рядом с ним эти похожие стихи Лермонтова:

И миллионом темных глаз
Смотрела ночи темнота
Сквозь ветки каждого куста, – [11]

значительно теряют в своей оригинальности и выразительности. Вот еще превосходный пример удивительной способности г. Ф. Т. охватывать характеристические черты картин и явлений природы.

Осенний вечер

Есть в светлости осенних вечеров
Умильная, таинственная прелесть:
Зловещий блеск и пестрота дерев,
Багряных листьев томный, легкий шелест,
Туманная и тихая лазурь
Над грустно-сиротеющей землею
И как предчувствие сходящих бурь –
Порывистый, холодный ветр порою;
Ущерб, изнеможенье, и на всем
Та кроткая улыбка увяданья,
Что в существе разумном мы зовем
Возвышенной стыдливостью страданья.

Превосходная картина! Каждый стих хватает за сердце, как хватают за сердце в иную минуту беспорядочные, внезапно набегающие порывы осеннего ветра; их и слушать больно и перестать слушать жаль. Впечатление, которое испытываешь при чтении этих стихов, можно только сравнить с чувством, какое овладевает человеком у постели молодой умирающей женщины, в которую он был влюблен. Только талантам сильным и самобытным дано затрагивать такие струны в человеческом сердце; вот почему мы нисколько не задумались бы поставить г. Ф. Т. рядом с Лермонтовым; жаль, что он написал слишком мало. Нечего и говорить о художественном достоинстве приведенного стихотворения: каждый стих его – перл, достойный любого из наших великих поэтов. Вот еще два стихотворения г. Ф. Т. в этом же роде:

С. 208

Что ты клонишь над водами,
Ива, макушку свою
И дрожащими листами,
Словно жадными устами,
Ловишь беглую струю?

Хоть томится, хоть трепещет
Каждый лист твой над струей,
Но струя бежит и плещет,
И, на солнце нежась, блещет,
И смеется над тобой.

Ничего не прибавляем в похвалу этому стихотворению. Заметим только одно, что, несмотря на всю разность содержания, оно напомнило нам стихотворение Лермонтова «Белеет парус одинокий», которому оно, по нашему мнению, нисколько не уступает по своему достоинству.

Одною из лучших картин, написанных пером г. Ф. Т., почитаем мы следующее стихотворение:

Весенние воды

Еще в полях белеет снег,
А воды уж весной шумят,
Бегут и будят сонный брег,
Бегут, и блещут, и гласят –

Они гласят во все концы:
«Весна идет, весна идет;
Мы молодой весны гонцы,
Она нас выслала вперед».

Весна идет, весна идет –
И тихих, теплых, майских дней
Румяный, светлый хоровод
Толпится весело за ней!

Сколько жизни, веселости, весенней свежести в трех подчеркнутых нами стихах! Читая их, чувствуешь весну, когда сам не знаешь, почему делается весело и легко на душе, как будто несколько лет свалилось долой с плеч, – когда любуешься и едва показавшейся травкой, и только что распускающимся деревом, и бежишь, бежишь, как ребенок, полной грудью впивая живительный воздух и забывая, что бежать совсем неприлично, не по

С. 209

летам, а следует итти степенно, и что радоваться тоже совсем нечего и нечему... Это стихотворение напоминает нам другое, в котором также дело идет о весне. Мы приводим его здесь:

Весна

Уж верба вся пушистая
Раскинулась кругом,
Опять весна душистая
Повеяла крылом.
Станицей тучки носятся,
Светло озарены,
И в душу мощно просятся
Блистательные сны.

Первые шесть стихов прекрасны; последние два бледны и вычурны. Вслед за ними идут опять четыре прекрасные стиха:

Везде разнообразною
Картиной занят взгляд,
Шумит толпою праздною
Народ – чему-то рад!

За этими стихами опять следует строфа весьма плохая и вычурная:

Дитя тысячеглавое,
Не знает он, что в нем
Привemно-величавое
Зажглось святым огнем.

Стихотворение оканчивается следующими четырьми стихами, опять прекрасными:

Что жизни тайной жаждою
Невольно жизнь полна,
Что над душою каждою
Проносится весна!

Последние два стиха превосходны. Стихотворение это принадлежит г. Фету. Как жаль, что оно испорчено несколькими неудачными стихами; но у г. Фета этот недостаток довольно нередкий. Со временем мы будем подробно говорить здесь о г. Фете. Теперь возвращаемся к г. Ф.Т–ву.

С. 210

Весна

Как ни гнетет рука судьбины,
Как ни томит людей обман,
Как ни браздят чела морщины,
И сердце как ни полно ран,–
Каким бы строгим испытаньям
Вы ни были подчинены,
Что устоит перед дыханьем
И первой встречею весны!

Весна... она о вас не знает,
О вас, о горе и о зле;
Бессмертьем взор ее сияет,
И ни морщины на челе, –
Своим законам лишь послушна,
В условный час слетает к нам
Светла, блаженно-равнодушна,
Как подобает божествам.

Цветами сыплет над землею,
Свежа, как первая весна;
Была ль другая перед нею,
О том не ведает она.
По небу много облак бродит,
Но эти облака ея;
Она ни следу не находит
Отцветших весен бытия.

Не о былом вздыхают розы
И соловей в ночи поет;
Благоухающие слезы
Не о былом Аврора льет...
И страх кончины неизбежный
Не свеет с древа ни листа:
Их жизнь, как океан безбрежный,
Вся в настоящем разлита.

Игра и жертва жизни частной!
Приди ж, отвергни чувств обман,
И ринься бодрый, самовластный,
В сей животворный океан!
Приди, струей его эфирной
Омой страдальческую грудь –
И жизни божеско-всемирной
Хотя на миг причастен будь!

Выше мы говорили о тех стихотворениях г. Ф. Т–ва, которые содержанием своим представляют только «картину» и более ничего. Приведенное же теперь превосходное

С. 211

стихотворение составляет переход к тем, в которых к мастерской картине природы присоединяется мысль, постороннее чувство, воспоминание. В этом отношении мы можем указать на следующие стихотворения:

Давно ль, давно ль, о юг блаженный,
Я зрел тебя лицом к лицу,
И как эдем ты растворенный
Доступен был мне, пришлецу?
Давно ль – хотя без восхищенья –
Но новых чувств недаром полн,
И я заслушивался пенья
Великих средиземных волн!

И песнь их, как во время оно,
Полна гармонии была,
Когда из их родного лона
Киприда светлая всплыла.
Они всё те же и поныне,
Всё так же блещут и звучат;
По их лазоревой равнине
Родные призраки скользят.

Но я, я с вами распростился:
Я вновь на север увлечен;
Вновь надо мною опустился
Его свинцовый небосклон.
Здесь воздух колет. Снег обильный
На высотах и в глубине,
И холод, чародей всесильный,
Один господствует вполне.

Но там, за этим царством вьюги,
Там, там, на рубеже земли,
На золотом, на светлом юге,
Еще я вижу вас в дали:
Вы блещете еще прекрасней,
Еще лазурной и свежей,
И говор ваш еще согласней
Доходит до души моей.

Как океан объемлет шар земной,
Земная жизнь кругом объята снами;
Настанет ночь – и звучными волнами
Стихия бьет о берег свой.

С. 212

То глас ее: он нудит нас и просит.
Уж в пристани волшебный ожил челн;
Прилив растет и быстро нас уносит
В неизмеримость темных волн.

Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины,–
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.

Последние четыре стиха удивительны: читая их, чувствуешь невольный трепет. Наконец вот еще стихотворение, которое принадлежит к лучшим произведениям г. Ф. Т–ва, да и вообще всей русской поэзии:

Я помню время золотое,
Я помню сердцу милый край;
День вечерел; мы были двое;
Внизу, в тени шумел Дунай.

И на холму, там, где, белея,
Руина замка и даль глядит,
Стояла ты, младая фея,
На мшистый опершись гранит,–

Ногой младенческой касаясь
Обломков груды вековой;
И солнце медлило, прощаясь
С холмом, и с замком, и с тобой.

И ветер тихий мимолетом
Твоей одеждою играл
И с диких яблонь цвет за цветом
На плечи юные сновал.

Ты беззаботно в даль глядела...
Край неба дымно гас в лучах;
День догорал; звучнее пела
Река в померкших берегах.

И ты с веселостью беспечной
Счастливый провожала день;
И сладко жизни быстротечной
Над нами пролетала тень.

Прочитав это стихотворение, читатель, конечно, согласится с нами в том, что сказали мы о таланте г. Ф. Т–ва; нет сомнения, от такого стихотворения не отказался бы и Пушкин. Не входим в подробный разбор этой пьесы и не отмечаем лучших стихов ее, предоставляя это самим

С. 213

читателям. Любовь к природе, сочувствие к ней, полное пониманье ее и уменье мастерски воспроизводить ее многообразные явления – вот главные черты таланта г. Ф. Т. Он с полным правом и с полным сознанием мог обратиться к непонимающим и неумеющим ценить природы с следующими энергичными стихами:

Не тo, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик,–
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык...

Вы зрите лист и цвет на древе:
Иль их садовник приклеил?
Иль зреет плод в родимом чреве
Игрою внешних, чудных сил?

Они не видят и не слышат,
Живут в сем мире, как впотьмах.
Для них и солнцы, знать, не дышат
И жизни нет в морских волнах.

Лучи к ним в душу не сходили,
Весна в груди их не цвела;
Про них леса не говорили,
И ночь в звездах нема была!

И языками неземными,
Волнуя реки и леса,
В ночи не совещалась с ними,
В беседе дружеской, гроза!

Не их вина: пойми, коль может,
Органа жизнь глухонемой!
Увы! души в нем не встревожит
И голос матери самой!

Да, мы верим, что автору этого стихотворения понятен и смысл, и язык природы...

Другой род стихотворений, встречаемых у г. Ф. Т., носит на себе легкий, едва заметный оттенок иронии, напоминающий – сказали бы мы – Гейне, если б не знали, что Гейне под пером наших переводчиков явился публике в самом непривлекательном виде. Как бы то ни было, мы просим при чтении следующих ниже стихотворений вспомнить, что они писаны около пятнадцати лет назад, когда еще ни о самом Гейне, ни о подражателях ему в русской литературе не было и слуху.

С. 214

С какою негою

С какою негою, с какой тоской влюбленной
Твой взор, твой страстный взор изнемогал на нем!
Бессмысленно-нема... нема, как опаленный
Небесной молнии огнем!

Вдруг, от избытка чувств, от полноты сердечной
Вся трепет, вся в слезах, ты повергалась ниц...
Но скоро добрый сон, младенчески беспечный,
Сходил на шелк твоих ресниц, –

И на руки к нему глава твоя склонялась,
И матери нежней тебя лелеял он...
Стоп замирал в устах... дыханье уровнялось,
И тих и сладок был твой сон.

А днесь... О, если бы тогда тебе приснилось,
Что будущность для нас обоих берегла...
Как уязвленная, ты б с воплем пробудилась
Иль в сон иной бы перешла.

И гроб опущен уж в могилу,
И все столпилося вокруг.
Толкутся, дышат через силу,
Спирает грудь тлетворный дух.

И над могилою раскрытой,
В возглавии, где гроб стоит,
Ученый пастор, сановитый,
Речь погребальную гласит.

Вещает бренность человечью,
Грехопаденье, кровь Христа;
И умною, пристойной речью–
Толпа различно занята...

А небо так нетленно-чисто,
Так беспредельно над землей, –
И птицы реют голосисто
В воздушной бездне голубой...

Итальянская villa

И, распростясь с тревогою житейской,
И кипарисной рощей заслонясь –
Блаженной тенью, тенью элисейской,
Она заснула в добрый час.

С. 215

И вот уж века два тому иль боле,
Волшебною мечтой ограждена,
В своей цветущей опочив юдоле,
На волю неба предалась она.

Но небо здесь к земле так благосклонно!
И много лет и теплых южных зим
Провеяло над нею полусонно,
Не тронувши ее крылом своим.

Попрежнему в углу фонтан лепечет,
Под потолком гуляет ветерок,
И ласточка влетает и щебечет...
И спит она, и сон ее глубок!

И мы вошли: всё было так спокойно!
Так всё от века мирно и темно!
Фонтан журчал; недвижимо и стройно
Соседний кипарис глядел в окно.

Вдруг всё смутилось: судорожный трепет
По ветвям кипарисным пробежал;
Фонтан замолк – и некий чудный лепет
Как бы сквозь сон невнятно прошептал:

Что это, друг? иль злая жизнь недаром,
Та жизнь, увы! что в нас тогда текла,
Та злая жизнь, с ее мятежным жаром,
Через порог заветный перешла?

Поэтическое достоинство приведенных нами стихотворений несомненно: оно не утратилось в десять с лишком лет – это лучшая похвала им.

Переходим теперь к стихотворениям, в которых преобладает мысль:

Silentium!

Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои.
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи:
Любуйся ими – и молчи.

Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?

С. 216

Мысль изреченная есть ложь;
Взрывая, возмутишь ключи:
Питайся ими – и молчи.

Лишь жить и себе самом умей.
Есть целый мир и душе, твоей
Таинственно-волшебных дум:
Их оглушил наружный шум.
Дневные разгонят лучи:
Внимай их пенью – и молчи!

Как птичка раннею зарей,
Мир, пробудившись, встрепенулся...
Ах, лишь одной главы моей
Сон благодатный не коснулся!
Хоть свежесть утренняя веет
В моих всклокоченных власах,
На мне, я чую, тяготеет
Вчерашний зной, вчерашний прах!..

О, как пронзительны и дики,
Как ненавистны дли меня
Сей шум, движенье, говор, клики
Младого, пламенного дня!
О, как лучи его багровы,
Как жгут они мои глаза!
О ночь, ночь, где твои покровы,
Твой тихий сумрак и роса!..

Обломки старых поколений,
Вы, пережившие свой век,
Как ваших жалоб, ваших пеней
Неправый праведен упрек!
Как грустно полусонной тенью,
С изнеможением в кости,
Навстречу солнцу и движенью
За новым племенем брести!..

Последнее стихотворение, по глубине мысли и прекрасному ее изложению, лучше двух предыдущих, которые, впрочем, имеют свои очевидные достоинства. Грустная мысль, составляющая его содержание, к сожалению, сознается не всеми «пережившими свой век» с таким благородным самоотвержением; в этом отношении мы можем только указать на другого замечательного нашего поэта, князя П. А. Вяземского (мы со временем к нему обратимся), у которого встречается подобное

С. 217

стихотворение, также прекрасное и дышащее таким же благородным и грустным сознанием. К сожалению, у нас нет его теперь под рукой. Оно, если не ошибаемся, начинается стихом: «Что день, то новые утраты».

Вот еще стихотворение г. Ф. Т., вылившееся, как видно, в минуту печального раздумья:

Как над горячею золой
Дымится свиток и сгорает,
И огнь, сокрытый и глухой,
Слова и строки пожирает,
Так грустно тлится жизнь моя
И с каждым днем уходит дымом;
Так постепенно гасну я
В однообразьи нестерпимом...
О небо, если бы хоть раз
Сей пламень развился по воле,
И не томясь, не мучась доле,
Я просиял бы – и погас!

Грусть, выраженная здесь, понятна. Она не чужда каждому, кто чувствует в себе творческий талант. Поэт, как и всякий из нас, прежде всего человек. Тревоги и волнения житейские касаются также и его, и часто более, чем всякого другого. В борьбе с жизнью, с несчастием он чувствует, как постепенно талант его слабеет, как образы, прежде яркие, бледнеют и исчезают, – чувствует, что прошедшего не воротишь, сожалеет – и грусть его разрешается диссонансом страдания. Но каждый делает столько, сколько суждено было ему сделать. И если обстоятельства помешали ему вполне развить свой талант, право на благодарность и за то, что он сделал, есть его неотъемлемое достояние. Немного написал г. Ф. Т., но имя его всегда останется в памяти истинных ценителей и любителей изящного наряду с воспоминаниями нескольких светлых минут, испытанных при чтении его стихотворений. История литературы также не должна забыть этого имени, которому волею судеб более десяти лет не было отдано должной справедливости. И если наша слабая попытка извлечь из мрака забвения или неизвестности несколько имен и произведений, достойных лучшей участи, отделить хорошее от недостойного внимания у тех поэтов, которые сами не могли быть разборчивы-

С. 218

ми судьями своего таланта, поможет будущему историку русской литературы, то мы будем вполне вознаграждены. Чрезвычайно нравится нам у г. Ф. Т., между прочим, следующее стихотворение, странное по содержанию, но производящее на читателя неотразимое впечатление, в котором он долго не может дать себе отчета:

Душа моя – Элизиум теней,
Теней безмолвных, светлых и прекрасных,
Ни замыслам годины буйной сей,
Ни радостям, ни горю непричастных.

Душа моя – Элизиум теней!
Что общего меж жизнью и тобою,
Меж вами, призраки минувших, лучших дней,
И сей бесчувственной толпою?

В заключение приводим несколько стихотворений г. Ф. Т–ва смешанного содержания:

В душном воздухе молчанье,
Как предчувствие грозы,
Жарче роз благоуханье,
Звонче голос стрекозы...

Чу! за белой, душной тучей
Глухо прокатился гром;
Небо молнией летучей
Опоясалось кругом...

Жизни некий преизбыток
В знойном воздухе разлит,
Как божественный напиток
В жилах млеет и горит!

Дева, дева, что волнует
Дымку персей молодых?
Что мутится, что тоскует
Влажный блеск очей твоих?

Что, бледнея, замирает
Пламя девственных ланит?
Что так грудь твою спирает
И уста твои палит?..

Сквозь ресницы шелковые
Проступило две слезы...
Иль то капли дождевые
Зачинающей грозы?..

С. 219

Через ливонские я проезжал поля,
Вокруг меня всё было так уныло...
Бесцветный грунт небес, песчаная земля –
Всё на душу раздумье наводило.

Я вспомнил о былом печальной сей земли,
Кровавую и мрачную ту пору,
Когда сыны ее, простертые в пыли,
Лобзали рыцарскую шпору.

И глядя па тебя, пустынная река,
И на тебя, прибрежная дуброва,
«Вы,– мыслил я,– пришли издалека;
Вы сверстники сего былова!»

Так, вам одним лишь удалось
Дойти до нас с брегов другого света.
О, если б про него хоть на один вопрос
Мог допроситься я ответа!..

Но твой, природа, мир о днях былых молчит:
С улыбкою двусмысленной и тайной
Так отрок, чар ночных свидетель быв случайный,
Про них и днем молчание хранит.

О чем ты воешь, ветр ночной?
О чем ты сетуешь безумно?
Что значит странный голос твой,
То глухо жалобный, то шумный?
Понятным сердцу языком
Твердишь о непонятной муке
И роешь и взрываешь в нем
Порой неистовые звуки!

О, страшных песен сих не ной
Про древний хаос, про родимый!
Как жадно мир души ночной
Внимает повести любимой!
Из смертной рвется он груди,–
Он с беспредельным жаждет слиться!..
О, бурь заснувших не буди! –
Под ними хаос шевелится!..

Душа хотела б быть звездой;
Но не тогда, как с неба полуночи
Сии светила, как живые очи,
Глядят на сонный мир земной;

С. 220

Но днем, когда, сокрытые как дымом
Палящих солнечных лучей,
Они, как божества, горят светлей
В эфире чистом и незримом.

Так здесь-то суждено нам было
Сказать последнее прости,
Прости всему, чем сердце жило,
Что, жизнь твою убив, ее испепелило
В твоей измученной груди!

Прости... Чрез много, много лет
Ты будешь помнить с содроганьем
Сей край, сей брег, с его полуденным сияньем,
Где вечный блеск и долгий цвет,
Где поздних, бледных роз дыханьем
Декабрьский воздух разогрет.

Во всех этих стихотворениях есть или удачная мысль, или чувство, или картина, и все они выражены поэтически, как умеют выражаться только люди даровитые. Несмотря на заглавие наших статей (Русские «второстепенные» поэты), мы решительно относим талант г. Ф. Т–ва к русским первостепенным поэтическим талантам и повторяем только здесь наше сожаление, что он написал слишком мало. Беседующий теперь с читателями крепко не любит педантических разделений и подразделений писателей на гениев, гениальных талантов, просто талантов и так далее... Подобные деления ему казались более или менее произвольными и всегда смешными. Назвав так свои статьи, он наперед выговаривает себе право отказываться от слова «второстепенный» каждый раз, как ему окажется то нужным [12], и теперь же просит извинения у некоторых господ поэтов, о которых ему придется говорить. Выбрал же он это заглавие потому, что нужно же какое-нибудь заглавие, а лучшего он не нашел, и потому еще, что большинство поэтов, о которых здесь будет говориться, действительно «второстепенные», если принять существующее разделение писателей, и, наконец, потому, что все они второстепенные по степени известности даже самых известнейших, сравнительно с известностью Пушкина, Лермонтова, Крылова, Жуковского...

Теперь нам осталось только означить №№ «Современника», в которых напечатаны приведенные нами сти-

С. 221

хотворения, и назвать те стихотворения (сравнительно слабейшие), которые не вошли в нашу статью. Стихотворения, приведенные нами, напечатаны в «Современнике» 1836 года, том III (стр. 5–22), том IV (стр. 33–41); в «Соврем.» 1837 года, том VI (стр. 393–398); 1838– том IX (стр. 131, 138), том X (стр. 184), том XI (стр. 181), том XII (стр. 89); 1839, том XIII (стр. 169); 1840 года, том XIX (стр. 186), том XX (стр. 299). Стихотворения, не вошедшие в эту статью, следующие: «Фонтан»; «Яркий снег сиял в долине»; «Цицерон»; «Поток сгустился и тускнеет»; «Сон на море» («Совр.» 1836 года, т. III, стр. 9, 19, 20); «Там, где горы убегая», «Над виноградными холмами» (1837 г., том VI, стр. 393, 398); «День и ночь» (1839, том XIV, стр. 141). Поэтическая деятельность г. Ф. Т–ва продолжалась пять лет, начиная с 1836 г. по 1840 год включительно. Впрочем, не можем сказать наверное, печатал или нет г. Ф. Т–в где-нибудь свои стихотворения, прежде чем начал издаваться «Современник» [13]. Заключим нашу статью желанием, чтобы стихотворения г. Ф. Т. были изданы отдельно: мы можем ручаться, что эту маленькую книжечку каждый любитель отечественной литературы поставит в своей библиотеке рядом с лучшими произведениями русского поэтического гения...

КОММЕНТАРИИ

С. 730

Печатается по С, 1850, № 1, отд. VI, стр. 42–74. Подпись «Н. Н.», и оглавлении: «Н. А. Н-в». Перепечатано с пропуском цитируемых стихотворений Тютчева в сборнике «Тютчев. Сборник

С. 731

статей». «Парфенон», П. 1922, стр. 25–31; полностью – в Сочинениях Н. А. Некрасова, М.–Л. 1930, т. III, стр. 394–426, я в Сочинениях Н. А. Некрасова, Л. 1937, стр. 475–488.

Статья Некрасова была одной из первых попыток в журналистике конца 40-х годов повысить интерес к русской лирике, с которым был связан позднейший расцвет поэзии в 1853–1854 гг. «Дружное осуждение» поэзии журналами, о котором говорит Некрасов, в известной степени было следствием односторонне понятой борьбы Белинского против эпигонской поэзии 40-х годов. Между тем в своем обзоре «Взгляд на русскую литературу 1846 года» (1847) Белинский писал: «Стихотворцев, против прежнего, стало теперь несравненно меньше. Из этого многие заключили, будто век поэзии миновался для русской литературы, что поэзия скрылась от пас чуть ли не навсегда. Мы так, напротив, видим в этом скорее торжество, нежели упадок русской поэзии <...> Это значит, что вкус публики сделался разборчивее, требования строже:а это, конечно, успех, а не упадок вкуса» (Белинский, т. X, стр. 412, 413).

Самостоятельность и верность критических суждений Некрасова отчетливо проявились в пропаганде поэзии Тютчева, незамеченного в 30-х годах и совсем забытого в 40-е.

Приводимый Некрасовым текст стихотворений Тютчева занимает промежуточное место между журнальной редакцией («Современник», 1836–1840, издававшийся А. С. Пушкиным и П. А. Плетневым) и редакцией первого отдельного издании (в 1854 г. Тургенев издал первое собранно стихотворении Тютчева; оно подготовлялось без участия автора и имеет ряд расхождении с текстом «Современника»).В нем есть и ряд отличий от журнального текста, впоследствии перешедших в отдельное издание 1854 г., причем эти отличия не всегда имеют характер редакторской правки. А. Я. Максимович считал возможным допустить, что этот текст восходит к какому-то авторизованному списку, впоследствии положенному в основу редакции Тургенева, и что разночтения этого списка были подлинными авторскими вариантами. К иному выводу пришел К. Пигарев, специально занимавшийся текстами Тютчева; он полагает, что в распоряжении Некрасова находился только печатный текст «Современника», который он подверг некоторой правке (см. его обзор «Судьба литературного наследства Ф. И. Тютчева» в сб. «Литературное наследство», М. 1935, №№ 19–21, стр. 371–418). В стихотворении, помещенном в комментируемой статье под № 12 («Не то, что мните вы, природа»), третья и четвертая строки:

Не то, что мните вы, природа: Не слепок, не бездушный лик...–

С. 732

были в журнальном тексте выпущены по цензурным условиям и заменены строками точек. В «Современнике» 1836 г. (№ 3, стр. 21) эти строки имеются и восстановлены в настоящем издании по тексту 1836 года.

[1] В этой самой книжке «Современника» в обозрении литературы определили мы до некоторой степени разницу между направлением нынешней литературной эпохи и той, которая ей предшествовала – см. анонимную рецензию о «Ярославском литературном сборнике 1849 года» (отд. V, стр. 56–57).

[2] ...когда писали «из чести лишь одной»; – ироническая перефразировка стиха из «Опасного соседа» В. Л. Пушкина (1767–1830), где кухарка публичного дома просит на чай, говоря: «Из чести лишь одной я в доме здесь служу».

[3] Слушаем же мы Гризи и Марио. – Гризи (1811–1869) – итальянская певица, Марио (1812–1883) – итальянский певец-тенор, в 40-е годы гастролировавшие в Петербурге.

[4] ...стихотворения г. Н. Сп.– Два стихотворения этого же поэта («Отдых» и «Из Гейне») появились в следующей книжке «Современника» (отд. VI, стр. 207–208) за подписью «Н. Сп-ов»; в 5-й книжке журнала за тот же год (отд. VI, стр. 139) было опубликовано его стихотворение «Прости», подписанное: «Н. Спиглазов». См. о нем также Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч.,М. 1949, т. XIV, стр. 339.

[5] Сол-н – второстепенный поэт и переводчик В. А. Солоницын; сотрудник «Библиотеки для чтения» и других журналов.

[6] ...автора нескольких стихотворений, <...> который теперь уже стихов не пишет. – Намек на самого Некрасова, в 1848–1849 гг. не печатавшего стихов.

[7] ...Лизандер, поэт, пишущий уже давно и уже издавший книжку стихов. – Лизандер (1824–1894) – второстепенный поэт, автор поэмы «Запорожцы» (1840), сборника стихов «Стихотворения фон Лизандера» (1845), который имеет в виду Некрасов, и сборника «Лучи и тени» (1859).

[8] ...автора «Старого дома», «Сторожа» – Н. П. Огарев (1813– 1877), близкий друг А. И. Герцена. Характеристике его поэзии была посвящена вторая статья задуманного Некрасовым цикла о «русских второстепенных поэтах», написанная В. П. Боткиным («Современник», 1850, № 11, отд. IV). Т. Л.– Тургенев-Лутовинов – И. С. Тургенев, подписывавший свои ранние произведения псевдонимом Лутовинов (по девичьей фамилии своей матери).

С. 733

[9] ...даже заслужил от одного критика титул гения г. Бенедиктов.– Наиболее горячим панегиристом Бенедиктова был критик «Москвитянина» С. П. Шевырев (о нем см. стр. 734).

[10] ...о которых мы скоро будем иметь случай говорить в особой статье. – Обещанная здесь статья не появлялась.

[11] И миллионом темных глаз – неточная цитата из «Мцыри» Лермонтова, строки 128–130.

[12] ...наперед выговаривает себе право отказываться от слова «второстепенный» каждый раз, как ему окажется то нужным. – Ср. письмо сестры поэта А. А. Буткевич к С. И. Пономареву от 12 мая 1878 г.: «Об ней <статье «Русские второстепенные поэты»> он <Некрасоп> мне говорил, и еще жалел, что назвал второстепенными. «Талант, как бриллиант, говорил он, не может быть второстепенным, вся разница в величине – и осколок дает свой блеск» (ЛНЗ, стр. 173).

[13] ...не можем сказать наверное, печатал или нет г. Ф. Т-в где-нибудь свои стихотворения, прежде чем начал издаваться «Современник». – Первое оригинальное стихотворение студента Тютчева «Урания» полнилось в 1820 г. в «Речах и отчетах императорского Московского университета». Постоянное участие Тютчева в журналах началось в 1826 г. («Урания» – 1826, «Северная лира» – 1827, «Русский зритель» – 1828, «Галатея» – 1829–1830).