Тютчевиана

Шмонина М. С. «Тютчевский» пласт в лирике Вл. Соловьева

Шмонина М. С. «Тютчевский» пласт в лирике Вл. Соловьева // Русская филология. – 10. – Тарту. 1999. – С. 70–78.

C. 70

1. В начале XX века поэтическое наследие Ф. И. Тютчева, Я. П. Полонского, А. А. Фета, В. С. Соловьева представлялось современникам как внутренне цельное, неотъемлемое друг от друга, порожденное всем ходом развития русской поэзии. А. А. Блок пишет о них как об источниках «новейшей» поэзии: «Великие учители – Тютчев, Фет, Полонский, Соловьев пролили свет на «бездну века»» [1]. Г. И. Чулков заметил, что «первыми русскими символистами по справедливости надо считать Тютчева и Владимира Соловьева <...>» [2]. Однако ощущается огромная разница между Тютчевым – современником Пушкина и поэтом в первую очередь, и философом, «пророком», мистиком, в первую очередь, а потом уже и поэтом – Соловьевым. В русской поэзии Соловьев явился ключевой фигурой, тесно связанной как с линией романтической лирики (Жуковский – Тютчев – Фет), так и с продолжением этой линии в поэзии символизма.

Вопрос о генеалогии соловьевской поэзии, влиянии Тютчева на его поэзию, о функции реминисценций в поэтике Соловьева на сегодняшний день не намечен и в общем виде. Не выявлен и круг конкретных цитат из стихотворений поэтов XIX в. в соловьевском тексте, на основе которого можно было бы говорить о проблеме «чужого слова» в творчестве Соловьева. Отчасти это входит в задачи нашего исследования.

2. Факт особого влияния, которое оказала поэзия Тютчева на творчество Соловьева, указан самим философом прямо и косвенно. С одной стороны, Соловьев пишет статью «Поэзия Ф. И. Тютчева», с другой – в ряде статей конца 1880-х – нач. 1890-х гг. свою концепцию «совершенной объективной

C. 71

красоты» он иллюстрирует стихотворениями поэта. Главный тезис статей «Красота в природе» (1889), «Общий смысл искусства» (1890), «Первый шаг к положительной эстетике» (1894) – о том, что красота в природе имеет объективную реальность, независимо от субъективных человеческих вкусов («природа неравнодушна к красоте»), служит основой для характеристики Тютчева. Соловьев пишет, что Тютчев «вполне и сознательно верил в то, что чувствовал, – ощущаемую им живую красоту принимал и понимал не как свою фантазию, а как истину» [3]. Соловьев вычленяет в поэзии Тютчева идеи, родственные ему самому и, в то же время, категории собственной системы переносит на чужой материал [4]. Наглядно этот процесс виден на примере лексики, используемой Соловьевым в статье «Поэзия Ф. И. Тютчева» (1895).

Соловьев описывает поэтический мир Тютчева, используя: а) дефиниции собственной философской и поэтической системы: «душа мира», «земная душа», «живая красота», «мировая гармония», «идеальное начало», «темный корень», где доминирует соединяющая эти понятия идея синтеза; б) сугубо тютчевскую лексику с отсылкой к конкретному тексту или без нее: «хаос» / «древний хаос» (стихотворение «О чем ты воешь, ветр ночной?»), «предопределение», «роковое наследие», «роковая борьба» («Предопределение»), «таинственное дело» («Ночное небо так угрюмо…»), «бездна»/«безымянная бездна», «злототканный покров («День и ночь»), «злая жизнь» («Итальянская villa»); и в) лексику смешанного типа, имеющую направленность на тютчевский и соловьевский тексты. Об этом см. ниже.

3. На примере стихотворения Соловьева «День прошел с суетой беспощадною…» (1892) рассмотрим условия возникновения реминисценций из стихотворений Тютчева в поэзии Соловьева и объясним их функцию:

День прошел с суетой беспощадною.
Вкруг меня благодатная тишь,
А в душе ты одна ненаглядная,
Ты одна нераздельно царишь.

C. 72

Все порывы и чувства мятежные,
Злую жизнь, что кипела в крови,
Поглотило стремленье безбрежное
Роковой беззаветной любви.

Днем луна, словно облачко бледное,
Чуть мелькнет белизною своей,
А в ночи – перед ней, всепобедною,
Гаснут искры небесных огней. [5]

3.1. Вторая строфа стихотворения является реминисценцией последней строфы тютчевского текста 1837 года «Итальянская villa». Ср.:

Что это, друг? Иль злая жизнь недаром,
Та жизнь, – увы! – что в нас тогда текла,
Та жизнь, с ее мятежным жаром,
Через порог заветный перешла. [6]

Такой параллелизм представляет собой один из наиболее ярких случаев «переклички» тютчевского и соловьевского текстов. Тютчевская «злая жизнь» в стихотворении Соловьева подкреплена сигнальным словом тютчевской лирики «роковой». Это наиболее частотное в поэтическом словаре Тютчева и семантически нагруженное слово, встречающееся в вариантах: «мир роковой», «роковая бездна», «роковое слияние душ», «взор роковой», «страсти роковые», «встреча роковая», «минута роковая» и т.д. В строфе Соловьева любовь получает характеристику «роковая», что не вписывается в систему поэта (ср. с типичным – «вечная любовь», «солнце любви», «праздник любви»). Роковой может быть разлука или измена («с рокового мгновенья разлуки», «безрадостной любви развязка роковая»). Это сочетание является реминисценцией стихотворения Тютчева «Предопределение», задавшего в русской поэзии тему любви-поединка:

Любовь, любовь – гласит преданье –
Союз души с душой родной –
Их съединенье, сочетанье,
И роковое их слиянье,
И ... поединок роковой... (I, 142)

C. 73

С другой стороны, оно навсегда связало с поэзией Тютчева тему рока. Соловьев в статье «Поэзия Ф. И. Тютчева» цитирует стихотворение «Святая ночь на небосклон взошла…» со значимым искажением в заключительной строке: не «родовое» – «он узнает наследье родовое», а «роковое» [7]. Это симптоматичное, а возможно и сознательное искажение объяснимо: Тютчев пишет о «покрове, накинутом над бездной». Это более позднее (1850) развитие темы стихотворения «День и ночь», где о бездне говорится как о «мире роковом». Во многом это доказывает то, что в поэтической памяти Соловьева прилагательное «роковой» было знаком тютчевского текста. Соловьев переводит поэзию Тютчева на тютчевский же язык. Соловьев пишет: ««Роковое наследие» темных сил в нашей душе не есть что-нибудь личное, оно одинаково принадлежит всему человечеству»; «Хаос, т. е. отрицательная беспредельность, <...> – вот глубочайшая сущность мировой души и основа всего мироздания» [8]. Ср. у Тютчева: «О, страшных песен сих не пой / Про древний хаос, про родимый!» («О чем ты воешь, ветр ночной?..»).

Словосочетание «роковая любовь» составлено из нескольких текстов Тютчева, формирующих, в одном случае, на уровне сюжета («Сижу задумчив и один…», «Не говори: меня он, как и прежде, любит…», «О, как убийственно мы любим...»), с другой – на уровне лексики («Предопределение») тему тяжелой, губительной любви. Оно становится штампом посттютчевской поэзии. Ср. у А. Н. Апухтина: «Я ее победил, роковую любовь».

3.1.1. Об усвоении Соловьевым тютчевской лексики и семантики свидетельствуют следующие примеры. В «Посвящении к неизданной комедии» Соловьев пишет: «И злую жизнь насмешкою незлою / Хотя на миг один угомони». Стихотворение Соловьева «О, как в тебе лазури чистой много…» варьирует сюжет двойной природы души из тютчевского текста «О вещая душа моя!...» («Так, ты – жилица двух миров»). Соловьев, продолжая тютчевскую тему, акцентирует внимание на скорее тютчевском, чем своем, мотиве борьбы противоположных начал: «Как ясно над тобой сияет отблеск бога, / Как злой

C. 74

огонь в тебе томителен и жгуч. / И как в твоей душе с невидимой враждою / Две силы вечные таинственно сошлись». Оба стихотворения заканчиваются возможностью примирения враждебных сил. Для Соловьева эта борьба будет осуществлением процесса одухотворения материи и материализации духа. В статье «Красота в природе» философ пишет: «<...> мы должны определить красоту как преображение материи чeрез воплощениe в ней другого, сверхматериального начала» [9], а в стихотворении «Das Ewig-Weibliche» добавляет: «Все совместит красота неземная / Чище, сильней, и живей, и полней». Соловьев обращается к «гнездам», ключевым темам-образам тютчевской лирики.

Тютчевская «злая жизнь» функционирует в системе Соловьева на уровне лексики в своем первоначальном значении – как «земное». В текстах Соловьева тютчевское понятие порождает массу комбинаций: «злое пламя земного огня» («Вся в лазури сегодня явилась»), «пусть жизнь – лишь злой обман...» («злой обман» подкрепляется наличием тютчевского «роковой» в названии – «Безрадостной любви развязка роковая»), «злой огонь» («Имману-Эль»), «злобная жизнь» («Что роком суждено, того не отражу я…»), «тьма житейских зол» («Пусть тучи темные грозящею толпою…»). Во всех этих вариантах присутствует составляющая тютчевского понятия «злой». Однако отметим существенную трансформацию. «Злая жизнь», возникновение которой ставится под сомнениев в строфе Тютчева («Что это, друг? Иль злая жизнь...»), преодолевается в стихотворении Соловьева («Злую жизнь, что кипела в крови, / Поглотило стремленье безбрежное / Роковой беззаветной любви»). Соловьев говорит о «роковой любви», сознательно отсылая к тютчевскому тексту, но неизменно вкладывая свой смысл в это понятие. Им подразумевается истинная вечная любовь, «восходящая» к Вечной Женственности.

Отметим параллели строф Соловьева и Тютчева на звуковом уровне – диссонанс на ж и з. В первых словах последних строк строфы Соловьева (Поглотило...Роковой) содержится анаграмма ключевого слова тютчевской строфы «порог».

C. 75

3.1.2. В стихотворении «Итальянская villа» Тютчев затрагивает тему перехода между контрастирующими мирами – «блаженным миром» и «злой жизнью». Б. Я. Бухштаб замечает: «Тема рока развивается в основном независимо от темы «блаженного мира», <...> но там, где эти темы сталкиваются, «роковая» стихия, стихия «хаоса» оказывается изначальной и подлинной» [10]. Мотив «золотого / златотканного покрова», наброшенного над бездной, развивается далее поэтом в стихотворениях «День и ночь» и «Святая ночь на небосклон взошла…». Основной в них является мысль о смешении границ двух миров: «И нет преград меж ей и нами», «И нет извне опоры, ни предела...» Ср. со ст. Жуковского «Голос с того света»: «Не узнавай, куда я путь склонила, / В какой предел из мира перешла». Во всех трех стихотворениях – Жуковского, Тютчева и Соловьева – обнаруживается параллелизм местоименной системы, где «земное» «я» разъединено пространственно с находящейся по ту сторону предела «ты». В статье «Смысл любви» Соловьев пишет: «В устроении физического мира (космический процесс) божественная идея только снаружи облекла царство материи и смерти покровом природной красоты» [11] (ср. со ст. Тютчева «Mal'aria»: «Как тканью легкою свой образ прикрывает, / Да утаит от них приход ужасный свой!»). Свое первое стихотворение Соловьев пишет на эту тему: «Природа с красоты своей / Покрова снять не позволяет».

3.2. Образ, реализующийся в последней строфе Соловьева – «ночное светило днем» является универсальным как для русской, так и для западно-европейской поэзии. Как показывает В. Н. Топоров [12], этот образ в поэзии Тютчева восходит к «немецко-романтической» разработке «ночной» темы (в стихотворениях Эйхендорфа, Тика, Новалиса). Несмотря на увлечение Соловьева философией немецкого романтизма, на уровне текста происходит отсылка лишь к стихотворениям Тютчева, а не к их претексту. Маркированный образ в системе Тютчева является частью ключевого мотива-противопоставления «дня» и «ночи». Ср. со стихотворениями Тютчева:

Смотри, как днем туманисто-бело
Чуть брезжит в небе месяц светозарный,

C. 76

Наступит ночь – и в чистое стекло
Вольет елей душистый и янтарный!
(«В толпе людей, в нескромном шуме дня…»)

На месяц взглянь: весь день, как облак тощий,
Он в небесах едва не изнемог, –
Настала ночь – и, светозарный бог,
Сияет он над усыпленной рощей!
(«Ты зрел его в кругу большого света»)

У Тютчева этот мотив встречается в так называемой эмблематической лирике. Кто-то (чаще всего героиня) сравнивается со звездой, месяцем в дневное время суток: «Я знал ее еще тогда, / В те баснословные года, / Как перед утренним лучом / Первоначальных дней звезда / Уж тонет в небе голубом». Об этом говорит и двухчастная композиция процитированных стихотворений: в первом катрене описание человека, во втором – сравнение его с ночным светилом. Природный и человеческий миры изоморфны друг другу. Тютчевский аллегоризм передается и строкам Соловьева. Ситуация, заданная в первой строфе («день» <–> «ночь»), иллюстрируется двумя последующими. Суета дня противопоставлена «благодатной тиши» ночи в 1-й строфе, «злая жизнь» противопоставлена «роковой беззаветной любви» во 2-й, в 3-й – «день» и «ночь» противостоят друг другу как стихии. Ночь в тютчевском, а вслед за ним и в соловьевском тексте, получает положительные характеристики, что отсылает к раннему стихотворению Тютчева 30-х гг. «Как птичка, раннею зарей…», где герой восклицает: «О ночь, ночь, где твои покровы, / Твой тихий сумрак и роса!..». День же получает такие характеристики, которые в других текстах Тютчева и Соловьева имеют ночь, север: шум, суета, угроза гибели. Свое стихотворение Соловьев строит на известном параллелизме («точно так же, как «ты» царишь в моем сердце, луна царит на небе»). Глагол «царить» подкреплен здесь соловьевским обращением к «ты» как «царице» в стихотворении «У царицы моей есть высокий дворец…» и «Я смерти не боюсь…». Этот параллелизм отсылает к образу «человека-звезды»: у Тютчева – «Душа хотела б быть звездой», у Фета – «Признал родство с нетленной жизнью звездной, / И ок-

C. 77

рылен дыханием твоим», у Соловьева – «А когда без тебя суждено умереть, / Буду яркой звездой над тобою гореть». Рассматриваемый образ не является приоритетом тютчевского текста, как например, описанное понятие «злая жизнь», поэтому стихотворение Соловьева соотносится с различными претекстами. В первую очередь, это «Утренняя звезда» В. А. Жуковского, актуализирующая в русской поэзии тему «светлой» звезды.

4. Подведем итоги сказанного. Вся поэзия Тютчева, по замечанию Л. В. Пумпянского [13], является единым текстом, слагающимся из нескольких тем, «гнезд» и представляющим собой, как пишет Ю. М. Лотман, «парадигму вариантов глубинной смысловой структуры» [14]. Реминисценции появляются в поздней лирике 80-х–90-х гг. Соловьева как результат сознательной установки поэта на «чужое» слово. Тексты Соловьева восходят к инварианту тютчевской лирики, «дублетам», варьирующим одну тему, например, «злой жизни», «двойного бытия души». Рассмотренное стихотворение Соловьева имеет «мозаичную» структуру, оно развертывается из «чужого» ядра, включая тютчевские и нетютчевские тексты.

Метрический репертуар Соловьева полностью отражает процессы, происходящие в русской современной ему поэзии. Рассмотренное стихотворение Соловьева написано трехстопным анапестом с альтернацией дактилических и мужских рифм (Ан3дм). В середине и последней трети XIX в. количество трехсложников под влиянием поэзии Некрасова значительно возрастает. По замечанию М. Л. Гаспарова [15], Некрасов является и «главным канонизатором дактилических рифм». Отметим и грамматический параллелизм дактилических рифм Соловьева (беспощадною – ненаглядная, мятежные – безбрежное, бледное – всепобедною), характерный для некрасовской и постнекрасовской лирики. Это свидетельство того, что поэт не ориентируется на тютчевскую поэтику, не стилизует ее. Таким образом, Соловьев, используя постнекрасовскую мелодику, переводит поэзию Тютчева на новый, современный ему поэтический язык (трехсложники).

С. 78

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Блок А. А. Из дневников и записных книжек // Блок А. А. Собр. соч.: В 6 т. Л., 1982. Т. 5. С. 88.

[2] Чулков Г. И. Дымный ладан // Валтасарово царство. М., 1998. С. 373.

[3] Соловьев В. С. Философия искусства и литературная критика. М., 1991. С. 466.

[4] Отметим один из интересных случаев такого переноса. В статье «Поэзия Ф. И. Тютчева» Соловьев пишет: «Но и сам Гете не захватывал, быть может, так глубоко, как наш поэт <Тютчев>, темный корень мирового бытия <...>» (Указ. соч. С. 473-474). «Темный корень» является автореминисценцией стихотворения «Мы сошлись с тобой недаром…», развивающего тютчевский сюжет души – «жилицы двух миров». Соловьевское понятие «темный корень» контаминирует значения тютчевского текста, связанные со словами-образами «роковой», «злая жизнь»: это мгла, сумрак, бездна, дно («Душу, душу я живую / Схоронил на дне твоем»). Интерес представляет здесь сам прием Соловьева – для описания поэзии Тютчева он использует понятие собственной поэтической системы, но наполненное тютчевской семантикой.

[5] Соловьев В. С. Стихотворения и шуточные пьесы. Л., 1974. С. 94. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием страницы.

[6] Тютчев Ф. И. Лирика: В 2 т. М., 1966. С. 91. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием тома и страницы.

[7] Соловьев В. С. Поэзия Ф. И. Тютчева. С. 477.

[8] Там же. С. 475 и далее.

[9] Там же. С. 38.

[10] Бухштаб Б. Я. Русские поэты. Л., 1970. С. 47.

[11] Соловьев В. С. Указ. соч. С. 159.

[12] Топоров В. Н. Заметки о поэзии Тютчева (Еще раз о связях с немецким романтизмом и шеллингианством) // Тютчевский сборник. Таллинн, 1990. С. 48 и далее.

[13] Пумпянский Л. В. Поэзии Ф. И. Тютчева // Урания, 1928. С. 9 и далее.

[14] Лотман Ю. М. Поэтический мир Тютчева // Тютчевский сборник. Таллинн, 1990. С. 108.

[15] Гаспаров М. Л. Очерк истории русского стиха. Метрика. Ритмика. Рифма. Строфика. М., 1984. С. 195.